В ночи на набережной два старика ловили рыбу, хотя какая рыба в начале ноября, и какая рыба в Неве. Они и сами были, как сушеная корюшка, в своих брезентовых штормовках и смешных вязаных колпачках. И вдруг тот, кто повыше, выдернул серебристую рыбку, большую - с ладонь, она дергала леску и не хотела попасть в сачок, подставленный другим стариком. Тот кто пониже, закричал: «Держи». И по голосу я понял, что это старуха, а рыбак - ее старик. Рыба сорвалась, они радовались, что не суждено ей оказаться в ухе, и безудержно целовались, будто идти им некуда. Последний экскурсионный пароходик просигналил им, совершенно не смутив старика и его подругу.

Тоска сдавила мне горло, я даже закашлялся, но не мог понять причину. Завидую ли я старикам? Жалко ли, что они остались без улова? А, может, причина в отсутствии надежды, что я буду целоваться через двадцать лет на набережной какого-нибудь города, там, где течет река. Там, где можно забросить крючок без мечты на удачный улов, но ты не ради него вышел в ночь. А если сулит удача, то рыбу можно зажарить в постном масле и съесть вместе с любимой подругой прямо с серебристой шелухой.

- Малыш, такси уже ждет, сейчас за простой счет выкатят.

Я пошел к машине, которая везла меня на вокзал, чтобы вернуться домой. Может, и впрямь удочку купить и все, что к ней положено. И сидеть одному на берегу очень тихой реки, может, и эту песню выучить. Как там? Я стал тихо напевать: «На берегу очень дикой реки, на берегу этой тихой реки. В дебрях чужих у священной воды, в теплых лесах безымянной реки».

- Наш вагон в конце состава, - сообщила жена.

Я перестал напевать, чем занимался всю дорогу, и быстро пошел по перрону. Маришка не поспевала за мной, а я только прибавлял шаг, делая вид, что не слышу ее окликов. Еще целая ночь в поезде, где она выскажет мне все, припомнит обиды столетней давности, случайно сказанное слово, неуклюжий жест, позапрошлогодний запой, невнимание к ее брату, не те цветы на Восьмое марта, прожженную рубашку. До утра список не исчерпать, она все помнит, с самого первого дня нашей совместной несчастной жизни, день за днем. Она не помнит только веселые дни до захода в орган государственной регистрации, где нас, случайно встретившихся, повязали навеки одной кроватью, чемоданом, общей ванной, доверенностями на машину, планами на зарубежный вояж, и не будет этому конца. Зачем же я ускоряю шаг, если как ни беги, все будет по-прежнему. Я остановился, запыхавшаяся краснощекая Маришка схватила меня под руку, и мы чинно направились к вагону.

- Прости, дорогая, задумался, день был непростой.

После такой нежности она не могла меня пилить, поэтому просто понесла чушь, что визит к родственникам был лишним и зачем мне эти могилы, придется же наверняка платить за их содержание. А раз это такое историческое место, то там скорее всего очень дорого. Что мне эти их родственники? Мне они так, по косой приходятся, точно эти бабки сговорились на меня все расходы свалить. Я вечно крайний, потому что доверчивый и безотказный, вот все на мне и ездят.

- Садитесь, ваше купе третье, - проводник был молод и хорош собой.

Он подал моей супруге руку, она кокетливо улыбнулась ему и, наконец, прервала свой нескончаемый монолог, который продолжила сразу в купе. Но это уже было неважно, поезд тронулся и шум заглушил ее причитания. Вскоре мы заснули, мне снилось море, в поезде мне всегда снится море. Я забылся со счастливой мыслью, что завтра пятница и, значит, мне пора на урок, и может быть, Летиция согласится возместить пропущенное вторничное занятие. Я не сомневался, что она согласится.

Но все вышло иначе. Летиции не было, у Сашки прослушивание перед конкурсом, но она скоро вернется, сказал мне открывший дверь Игорь. И тут же вспомнил о моей просьбе помочь Коле. Он все еще пытается найти контакты, я могу быть спокойным, найдут, на таком уровне, что все будет чики-пуки и даже лучше. Но пока стоит потерпеть, пусть он пока не дает показаний против себя, просто молчит.

Игорь был в тапочках и поношенном спортивном костюме, он был у себя дома. И говорить про урок музыки было нелепо, но и другого объяснения у меня не было. Ничего не придумывалось, он ждал, что я отвечу, и я сказал первое, что пришло в голову:

- Летиция обещала купить синтезатор для моего сына, бэушный и простенький, мы договаривались о встрече на сегодня.

- А, балалайка стоит, но лучше все расчеты с ней.

Я не мог оставаться, мне было душно и тошно, мне было пора и я засобирался, обещая зайти завтра или послезавтра, словом, созвонимся. Я сдался, я отказался от своих желаний сидеть рядом с ней и неуклюже нажимать на клавиши. Другого повода зайти к ней у меня не было, а уроки рядом с ее мужем в мешковатых трениках были нелепы и невозможны, если не сказать невыносимы.

- А может, по пивку? Она тут блинов с мясом накрутила. Отличная закусь.

- Я за рулем. В другой раз.

Я даже не ушел, убежал, я не мог представить, что этот придурок снова здесь. Хотя, что в этом неожиданного - супруги разошлись, потом опять сошлись, все же общий ребенок, обычная история. Только мне невыносимо, что она опять с этим недоумком, жарит ему блинчики, провожает на работу, ложится с ним спать вечером. А он просто вернулся, и ему можно жрать блинчики, запивая дешевым пивом, а потом воняя этим пивом ложиться в кровать, рядом с ней. Почему я его не убил? Бутылкой из под пива. Он бы упал, пустил слюни и успокоился. Может, вернуться, грохнуть его, потом признаться во всем Маришке и пойти по кандальному этапу, все станет неважно и справедливо.