С поезда, заскочив перед работой домой переодеться и наскоро побриться, я избежал каких-либо расспросов. А вечером на удивление попал к пирогам, которые Маришка вынимала из духовки, сияла бессмысленными глазами, улыбалась, как ей казалось, заманчиво и кокетливо, наклонив голову к плечу. Она отчаянно не умела готовить, но оказалось, что пироги домашние из кафе неподалеку. Лучше, чем готовит она. Ей оставалось только разогреть и смеяться - вкусно же. Я улыбнулся, а она все загадочно молчала.

Я что-то явно забыл, что должен помнить ежедневно и вечно, а сейчас радоваться этому событию. Меня осенило. День нашей помолвки! Маришка никогда не говорила об этом значимом событии заранее, я должен был сам без напоминания дарить подарок, уточнив в гугле, какая у нас там свадьба в этом году. Для помолвки народ не придумал названий годовщин, но мы элегантно вышли из положения привязавшись к свадебным, серебряная уже была. И что там сегодня? А я даже без цветов явился. Она, бедняжка, думает, что у меня все заготовлено, и сейчас произойдет трогательный обмен бессмысленными на фиг не нужными штучками. Если этого не случится, жизнь моя на пару недель станет невыносимой.

- У меня для тебя сюрприз, дорогая, но сначала не выпить ли нам по рюмке за то счастье, которое ты мне даришь вот уже двадцать, - я посчитал в уме, - шесть лет. Я люблю тебя, - это ежегодное поздравление действовало безотказно, зачем же менять порядок слов.

Маришка тут же вытащила из морозилки шампанское, заботливо поставленное туда с утра. На столе появились тарелочки с закусками и пироги, которыми она так гордилась.

Я не умею выбирать подарки, не люблю это дурацкое занятие. Скажите, что надо, я куплю, а сюрприз для меня сущее наказание. Вдруг та чушь, что я все же купил, не обрадует того, кого я должен удивить и одарить. Скучный я и некреативный. Но здесь я превзошел себя. Я блистал, как тогда, когда делал предложение руки и сердца, которое ожидалось еще за два месяца до моих слов. Все шестьдесят дней до этого она смотрела на меня пытливо, держала паузы, а я все тянул и тянул, пока мне ее подруга не сказала, сколько можно томить девушку. И тогда я взял бинокль, что у меня был с детства, ибо зарплату задержали, и подарил ей, неся околесицу, что она увидит наше счастливое будущее. Мне даже самому этот трюк понравился.

Пригубив шампанское, она задорно посмотрела на меня, и я рискнул:

- Любимая, ты все такая же, я вижу тебя теми же глазами, как тогда, когда мы были бедны и счастливы. Мы поедем в Ленинград, именно в Ленинград, плацкартом. Моя тетушка пустит нас переночевать, на кухне, у нее есть надувной матрас. Мы будем гулять, мечтая, что когда мы разбогатеем, мы тоже будем сидеть в ресторане на набережной, как эти люди, которым принесли сырную тарелку с виноградом и грушей, а пока мы будем пить кислое вино на лавочке, закусывая плавленым сырком.

- На улице пить нельзя, запрещено, - супруга насторожилась.

- Можно, если еще и целоваться. Ни один мент не подойдет к влюбленным, они тоже люди.

Интересно, когда я последний раз целовал ее не дежурным поцелуем в щеку. Я не иронизировал, мне самому хотелось вновь испытать те же чувства в том же времени, когда мы в первый раз попали в Питер. Только у нас не было тетушки, и мы жили на какой-то Советской улице в комнате бесконечной коммуналки. Я даже вспомнил сырок «Волна», который мы ели. «Янтарь» был дороже, надо бы купить, и еще тот - с крилем. И вино алжирское было вкусное. А когда мы уезжали, и вовсе разгулялись, купили кипрский мускат с мальчиком на этикетке и пили его тайно в тамбуре из стаканов, которые не сдали проводнику после обязательного жидкого чая с двумя кубиками сахара. Но к мускату и сырку нужен копченый запах вагона, грохот, пролетающие мимо станции и темные дачные поселки, уже закрытые на зиму. В тамбуре должно быть холодно, выйдет какой-то мужик в тапочках, закурит вонючий «Пегас», и мне тоже захочется курить. Я бросил совсем недавно, потому что Маришка злилась и нервничала из-за прожженной рубашки, проще было бросить, чем терпеть эти драматические сцены. Я бросил, без всяких леденцов и пластырей.

- Малыш, может, мы все же будем жить в гостинице, чтобы не стеснять твою родственницу, а с ней встретимся в ресторане? - она просяще посмотрела на меня.

Я даже простил «малыша», я был бесконечно счастлив, мы поедем, и успеем на судебное заседание. Как я увильну от прогулок с супругой по городу, я еще не знал, но это сейчас было совершенно неважно, я буду на этом суде. Я обнял Маришку, и она благодарно прижалась, чмокнув меня в ухо. Только плавленного сыра на лавочке на Пушкинской улице не будет, это единственное, что омрачало мое настроение. Но радость моя была преждевременной.

- Малыш, может поедем в Будапешт? В Питере мы же уже были четыре раза, и в Эрмитаже, и в Русском, и в Петергофе, а в Будапеште только раз. Сейчас дешевые билеты в Венгрию. Говорят, этой осенью там чудесно.

- Какой Будапешт! Какой Будапешт? Ты с чем сравнила? С Санкт-Петербургом?! Таких городов всего раз-два, а ты сюда австрийское захолустье суешь!

Маринка зарыдала, а я ушел, в никуда, просто чтобы не находиться дома, не слушать чушь и плач. Еще вчера я бы согласился на поездку в этот Будапешт. Какая разница, где ходить с выпученными глазами и фотографироваться на фоне чужих замков и памятника неизвестно какому национальному герою. Посетить три ресторана, пять торговых центров, потому как в Европе все подлинное и по совершенно другой цене. И на прощание обязательно поход в местный зоопарк, без этого никак не обходилось. Маришка обожала зоопарки, радовалась, как дитя, скармливала им пакетики корма, купленные у входа. Фотографировалась на фоне косуль, зебр, бегемотов, будто берлинские отличаются от пражских, но она их отличала. А я ощущал себя посланцем мира животных, которой должен передать привет от берлинского медведя медведю в Афинах.

Близ зоопарка встречаются самые неожиданные персонажи, вспомнились мне слова Агриппины Платоновны. Я засмеялся и вернулся домой, извиняться и обещать Будапешт, сразу после Санкт-Петербурга, в котором мы вспомним наше первое семейное путешествие, еще до рождения Борьки. Когда еще не было так ясно и определенно, что мы проживем всю жизнь бок о бок. Казалось, что мы все еще встречаемся, у нас нет общих забот, у нас еще ничего нет, кроме моей комнаты в общаге, куда она переехала от родителей ко мне сразу после свадьбы, с чашкой и кастрюлькой любимой. Мы варили глинтвейн в кастрюльке и болтали, куда отправимся в путешествие, куда рванем, когда будем богатыми, а в этом я не сомневался. Я тогда снял с полки потрепанный атлас, и мы выбирали города и страны. Маришка хотела в Париж, а я требовал начать с Рима, откуда ведут все дороги. Потом мы были и в Париже, с него начались наши вояжи, и в Риме, и в Берлине, и в Барселоне, и в Лиссабоне, и где мы только ни были. Но в тот наш первый год мы поехали в Питер, который последний год был Ленинградом. Мы гуляли почти круглосуточно, чтобы не возвращаться в комнату, где бегали тараканы и воняло тухлятиной в общей ванной с треснутой раковиной и ржавыми трубами.