Я приехал к Летиции без звонка, мы не договаривались о времени. Сделал это специально. Надеялся, что сегодня она откажет в уроке, сошлется на какие-то дела, отменит нашу встречу. Дверь открыл Сашка, Летиции не было дома. Узнав причину, он обещал сам провести со мной первый урок, тем более, что он уже распаковал мой синтезатор. Не удержался, проверил, как он звучит. А мама скоро вернется, она Виника к врачу понесла, ему какую-то прививку пора делать. Мы можем приступить к уроку или так, Сашка смутился, поболтать, тем более, что у него ко мне серьезный разговор, мужской. Папа вряд ли сможет помочь, вряд ли он знает, да и некогда ему сейчас. И еще он при маме не хотел бы говорить. Она скажет, что главное учиться, а там время покажет. Вопрос у Сашки оказался серьезный, труднее не бывает, я и сам не знал на него ответа. Я об этом в его возрасте не задумывался.

- Давно, год назад, - начал он, - я хотел быть объездчиком лошадей, не жокеем, а тем, кто раньше него. Потом - пожарным.

- Я думал, ты будешь музыкантом, - перебил я его.

- Нет, это просто флейта, я играю, все играют, - он вспомнил, зачем я пришел, важно добавил. - И ты научишься, это просто. А вот, как они, - он кивнул на папку, что ему подарила Аня, - как они поняли, кому быть генералом, кому шпионом, кому художником, кому сыщиком, кому архитектором. Но я архитектором не хочу, долго ждать, пока дом построят. Я хочу, чтобы сразу было видно, что ты сделал.

- А кто не понял себя, ушел в священники, - добавил я.

Я не сомневался, что Саша меня поймет. Он вырос этим летом, он пережил многое, даже смерть художника Виктора и уход Ани в монастырь, дружбу со старухами, спасение отца, побег и возвращение. И я решился сказать ему то, что не говорил никому из Гроше:

- Сам поговори с предками. Спроси, как они выбирали свой путь. Если это они выбирали, а не путь выбрал их, и они просто служили. Они ответят, не сразу, но ответят. Честно. Просто все складывается, как складывается.

- Но ты же стал хранителем печати.

- Откуда ты знаешь?

- Если бы не ты, мы бы не знали друг о друге. Ты знал про нас все и всех познакомил, значит, ты хранитель.

Я должен был смутиться, сказать, что это не так. Мы бы все равно были вместе, ибо все Гроше родственники, где бы ни находились, кем бы ни считали себя - русскими, французами или поляками, сколько бы лет назад ни жили, кем бы и какой власти ни служили. Но я согласился с ним.

Меня злило, почему предки не явились сейчас? Это было их время - окружить Сашу, наперебой говорить ему, куда податься мятущейся душе подростка. Они обязаны прийти сейчас. Еще чуть-чуть, и он перестанет задавать этот вопрос. Все сложится само собой, он пойдет в какой-нибудь вуз, совершенно не нужный ему, только потому, что туда поступает одноклассник или потому что он рядом с домом. Но Сашка не заслужил этой обыденности, со мной бы согласились и Ольга Сергеевна, и Агриппина Платоновна, и Збышек, и прочие пока неведомые мне родственники.

- Я не могу себе позволить флот, - грустно сказал Саша. - Мама с Веником одни не могут остаться, я их опора.

- Не бойся, я останусь на берегу.

- Я знал, что ты так скажешь, - Саша был серьезен. - Просто хотел подтверждения. Пойдем заниматься, ты должен научиться играть до того, как я поступлю в морской корпус. Мне бы хотелось учиться в Кронштадте, а не Петербурге, форты ближе к морю.

- А ты на море был? - я вспомнил свое детство с мечтой о море.

- Пока нет, но по службе попаду.

- Я не ответил на твой вопрос, - признался я. - Я сам не знаю, как это у них получалось, но при случае спрошу. Поверь мне, они если сами знают, в чем я сомневаюсь, расскажут.

- Хорошо, - кивнул Саша. - Я не помню деда. Мама говорит, что он был хорошим солдатом, но стрелял только на соревнованиях. Дядя Витя мог бы рассказать, почему он стал художником. Хотя он им так и не стал, он сам мне говорил, но его нет, а больше и спросить некого. Ольга и Груша, она сама так велела ее звать, уехали, сказали, дело неотложное в Петербурге, им надо в чем-то срочном разобраться.

Вот старые шельмы, немезиды советские, решили покарать и наказать беспощадную мать блаженной Анны.

Мы так и не приступили к занятию, когда вернулась Летиция. Урок начала она, но все пошло криво. У меня дрожали руки, я не мог, как требовала она голосом учительницы, расслабить кисть. Испарина покрыла лоб, пот затекал в глаза, когда я упрямо жал на клавиши, пытаясь освоить эти проклятые трезвучия, понять тональность. Я не понимал про обращения и лад, я старательно давил на клавиши, иногда даже на две сразу. Трудный ученик достался Летиции сегодня.

Я с трудом сдерживался, чтобы не разбить эту «балалайку». Очень хотелось сказать ей все. Напугать ее, но все равно сказать. А потом уйти навсегда. В это я не верил, снова буду таскаться сюда. Ничего ей не скажу, но она должна сама понять, зачем я это делаю, если еще не поняла. Я не могу без нее, все ясно. У меня дрожат руки, она же видит. Я говорил не своим голосом, сам себя слышал будто со стороны. Старался не сопеть, потому задерживал дыхание, как ныряльщик, а потом шумно, иначе не получалось, выдыхал и снова замирал. Я смотрел только на ее пальцы с коротко стрижеными ногтями, без лака, с голубым узором вен на руке, без обручального кольца. Я снова забыл про диез.

Сашка не выдержал и вошел со своей флейтой, стараясь поддержать меня, стал наигрывать этот самый «Город золотой с прозрачными воротами». Вдвоем мы справились, хоть и медленно. Летиция велела мне закрепить урок дома. Я кивнул, рассчитался, попрощался, оставил «ямаху» у них.

Я не мог ее представить рядом с собой. Совместные покупки в магазине, поездку на отдых, завтрак и ужин. Нет, нет, там была другая женщина, моя жена. Но я грезил наяву и во сне только о Летиции, это стало навязчивым и злило меня. Я отказался от чая, сидеть за столом и болтать о пустяках было невыносимо. Но не брать уроки не мог, встречи с ней были мне необходимы.

Сашка проводил меня и просил еще заходить в любое послеполуденное время. Подмигнул мне, намекая на тайну, что ныне стояла между нами. Он протянул мне два яблока, церемонно представил:

- Мельба и Кандиль.

Яблоки были с красным бочком, прозрачные, сочные. Я даже не сразу понял, что это не имена, а сорт яблок. Красиво назывались, редко, усадебно, почему-то это слово пришло на ум.

- Откуда ты знаешь?

- Аня сказала, на прощание корзинку яблок мне собрала. У нее еще есть Анис полосатый, только в этом году не плодоносит. Аня просила за ними следить. Мы с тобой съездим, а потом к ней поедем, навестим, там можно, мне так сказали. Может, хоть один анис найдем, вдруг созрел.

- А мы купим этот полосатый.

- Нельзя, - серьезно сказал Саша, - Аня свой анис узнает из целой корзины, у него полоски особые.

- А ты как узнаешь?

- Так у меня же рисунки есть, Аня дала. Ей там не нужно, сказала, все яблоки ее папой нарисованы, точно узнаем. Только меня одного больше не пустят.

- И меня одного не пустят, - это было почти правдой.

Я сунул яблоки в карман пиджака, что смотрелось нелепо и смешно. Достал одно яблоко и надкусил, из него брызнул сладкий сок. Все яблоко состояло из толстой кожуры и сока, даже не сока, а сиропа со вкусом ванили и корицы. Я облизал пальцы, что было совершенно немыслимо для меня, а что оставалось делать, когда пачка влажных салфеток забыта в машине.

Второе яблоко пришлось отдать. У автомобиля меня ждал единственный сын генерала Гроше, недоучившийся студент Сергей Евгеньевич. Он протирал очки замшевой салфеткой, не очень свежей и покрывшейся по краям налетом, что выдавало в нем человека неустроенного и одинокого. Я протянул ему последнее яблоко из последнего Аниного сада последнего лета. Он был так бледен, что пропадал под мертвенным светом фонаря, только красное яблоко пылало в руке.