Все закончилось. А урока музыки на этой неделе не случилось, и как изменить судьбу Ани, я не знал. Убеждал себя, что ничего нет плохого в монастыре - все же место успокоения и трудов праведных, только все равно было тошно. Я почти не врал Маришке, когда сознался в запое. Все, что произошло, было близко к алкогольному психозу - уголовники, монашки, кадеты, семейные портреты, светящиеся прозрачные яблоки на голых ветках в осеннем саду, тайны прошлого, неясное тревожное будущее.

Я искренне говорил жене, что больше так не буду. Самому хреново, это, действительно, в последний раз. Только верь мне, родная, только верь, потому как больше некому верить. Я и сам себе не верю, ты меня поддержи, иначе я совсем пропаду. Я был в отчаянии, и Маришка это почувствовала. Верещать не стала, посочувствовала, сварила мне пельмени и опасливо налила рюмку водки. Больше нет, сказала. А я бы накатил сейчас, как следует, чтобы забыть хотьковскую дачу и Аню на дорожке, и тени в беседке. А что будет с этим зеленым домом, подумал я, прежде чем совсем забыться. Монастырю отойдет или матушка псевдо-Гроше получит по закону по уходу дочери от мира? Я заставил себя не думать об этом.

Я опять ввязывался в их истории, хотя дал себе слово, что спасение Игоря было последним, хватит с меня Гроше, предков и потомков. Я свободен, я прежний, я скучный, я осторожный. Потому иногда впадаю в запои, но не в буйные. Я просто тихо напиваюсь в зюзю, а потом сплю и мучаюсь похмельем. Это все мои приключения и отрывы. Но мамашка Анькина ничего не получит, поклялся я себе, засыпая.

Вот и Иосиф, брат Пиотра, принявший сан и монашеский обет, все младшему Викентию оставил, от которого все мы и пошли, хоть и разошлись в пространстве. Это правильно: служивому - служба, монаху - вера, а живому - усадьба, где будут дети расти, преумножая род. Я хотел сказать Викентию, который получил имение, что все понял про Рыловцы, поверил в колбасу и свинок, и даже в рожь, прогрессивным методом посеянную, верю, иначе не было бы нас всех. Но, видно, я обидел его тогда в Белоруссии, вот он и пропал, и остальные пропали. Наверное, со мной и говорить не о чем, познакомились, ознакомились, да и ладно, можно и забыть. Гордиться нечем, подвигов служения и большой любви у меня не случилось, орденов и званий не заслужил. Художника с Анькой и тех не спас, да и как было спасти.

Лучше бы они и вовсе не являлись, не смущали, не заставляли голову задирать. Сомневаться в себе и пути, мною уже пройденном, стесняться того, что я заработал, чем гордился раньше. Все стало ничтожным и не так уж и нужным. И как теперь вернуться к тому же забегу с бесконечной дистанцией. Приз не порадует, а все остальные уже заслуженные кубки и вымпелы можно сдать старьевщику, который тоже давно не заходил в мой детский двор, даже он меня забыл.

Утренний звонок старинного приятеля Валерки Карасева меня обрадовал, это был звонок из реальной жизни. Когда-то давно мы с ним вместе работали на Северах, в самые безденежные девяностые заколачивали свою трудовую копейку, чтобы семья не сидела на пустых макаронах. Валерка, в отличие от меня, был человеком основательным. Он был чуть старше нас, вчерашних аспирантов и выпускников, хватавшихся за все, лишь бы заработать.

Я на первые шальные деньги рванул с Маришкой в Париж, мне было важно, именно в Париж. Доказать ей, что я не никчемный, что она не прогадала, выйдя за меня замуж. Ее восторг мне был необходим, чтобы дальше тянуть лямку скучной и нудной работы. Париж стоил того. А Валерий на те же деньги купил участок земли в какой-то нищей деревеньке под строительство дома на берегу Волги, с замечательным видом. Он смотрел в будущее, говорил, что все еще оценят это место, дорогу проведут, особняки возведут. Надо только ждать, но мне не хотелось ждать после голодного студенчества и не очень сытой жизни аспиранта. Не для того я ушел из лаборатории, чтобы копить денежку на будущее. Он был стоически правильным, пил умеренно, на девушек по сторонам не заглядывался, в загулы не впадал. Это я грешил и каялся, а потом упрекал себя в слабости и малодушии, и снова грешил, чтобы каяться. А он, как железный, шел вперед к цели. Не то, чтобы он был скопидомом, но достаток радовал его жену. Ему самому, кроме работы, немного было надо. В свое производство вкладывал все - время, душу, силы.

Валерка был старше, может, поэтому мудрее. Он не хватался за любой заказ, сосредоточился на своей профессии - электрика и автоматика. Он год за годом строил свою фирму, отбирал только значимые проекты, работал с серьезными заказчиками. Набирал квалифицированных рабочих, а потом их доучивал за свой счет. Через десять лет его фирма стала прославленной, так, как он, никто не делал - качественно, в срок. Он гордился каждым своим объектом. Большие дяди и работяги знали, Валерий Петрович никогда не кинет, все сделает, как положено, и рассчитается до копейки. Удачные инвестиции на Волжском берегу приносили его семье ничуть не меньший доход, чем собственная компания.

Но сейчас в трубке его голос был уставшим и потухшим. Мы не виделись лет десять, крутились, не совпадали в пространстве, все договаривались повидаться, и вот договорились.

Я не узнал его в кафе, передо мной сидел подтянутый бодрый старик с уставшим взглядом. Это был точно он, хотя, если бы он не встал мне навстречу, я его мог и не опознать. Валерка, увидев меня, даже немного зажегся, я вызывал у него воспоминания о молодости: «А помнишь, как мы с тобой в Сургуте». Но после заказа, где я, стесняясь, все же попросил двести граммов водки, а он только жасминовый чай, снова потух, подернулся серой пленкой, как уголь в дождливый день. «А помнишь» быстро иссякли, я заказал еще сто пятьдесят. Он даже протянул рюмку, я налил ему, мы выпили, и он грустно спросил:

- А ты зачем живешь?

Эх, мало водки взял, надо было литр, как иначе такой разговор вести. У меня нет ответа, а его видно совсем за горло взяло.

- Для радости. Чтобы каждый день был замечательным.

- Получается?

Он внимательно смотрел на меня, будто я ему сейчас рецепт выпишу, и все будет хорошо. А что я ему расскажу? Что мне нравится гулять утром в коттеджном поселке, когда я знаю, что произойдет. У третьего дома выбежит английский бульдог и будет лаять, пока я не почешу его за ухом. Он уже старый и бегает медленно. Через двести метров выскочит йорк, он трусливый и сразу убегает, чтобы оборать меня из-за ограды. Потом мальчик будет кататься на велосипеде вдоль своего забора, а потом я вернусь домой. За завтраком услышу новости от Борьки, а потом на работе буду добрым и хорошим начальником, хотя при моем появлении все закроют свои компьютерные игры, и им даже понравится работать.

Все ясно, как в детстве. Когда выйдет приятель, а когда девочка, в которую я влюблен на этой неделе, пойдет в музыкальную школу. Потом выйдет другая девочка, в которую я был влюблен в прошлом месяце, со своей собакой колли. Я тоже хотел бы иметь собаку, но мама говорит, что мы концы с концами с трудом сводим, собаку нам не прокормить. За гаражами брат Венька курит с пацанами, я могу смело подойти к взрослым ребятам, и мне даже дадут затянуться. Мне не нравится табак, голова кружится, но уважение сверстников того стоит. Потом мама будет спрашивать: «Викентий, ты куришь?», а я буду отвечать, что это пацаны курили, и она сделает вид, что верит. И все хорошо, все понятно, я сам верил, что все хорошо и все неожиданности Гроше меня больше не коснутся.

Валерке я рассказал только про утреннюю прогулку и работу. А он работу год назад оставил, сколько можно тянуть лямку, вечно боясь налоговой или какой еще проверки. Он на жизнь заработал, только вот оказалось, что жизни нет. Дом стоит, жена довольна, итальянскую мебель ручной работы завезли, крытый бассейн серебром очищается. Сын вырос, навещает каждые выходные со своей подругой, а так они вдвоем сидят в этой четырехэтажной домине. Он уже полгода выше второго этажа не поднимался и в бассейне не плавал, надоело, скучно отчаянно. Бежать некуда, все призы собраны, все заработано на безбедную старость.

Они с женой много путешествуют по миру, да и там не веселее, ну Амстердам, ну Париж, ну Вена. Делать там что? Посмотрели - вернулись. Она, в смысле - жена, опять ищет, куда бы нам поехать, чтобы развлечься. А он без своей фирмы, в которую всю душу и жизнь вложил, затосковал. Гайки по налогам закрутили, нормативных документов целую гору напринимали, расценки срезали, пришлось закрыться.

- Представляешь, Кен, по технике безопасности с электрикой один человек работать не может, минимум два, а инженер на каждый вид работ наряд открывает. Причем, заметь, один инженер на два разных вида работ в один день наряды открыть не может. Вот и получается работы одному человеку на час, а заплатить надо двум работягам и двум ИТРовцам. А расценка на одного человека на один час. А их еще на объект привезти и увезти надо. Из чего платить? Да, ты и сам все знаешь, - горестно махнул рукой Валерка.

- Налоговую оптимизацию применять не пробовал? - поинтересовался я.

- Что там та оптимизация? Ну, притыришь максимум треть с оборота, а больше никак. И что? Расценка за работу в два раза ниже, чем монтажник за это берет. Заметь, налом, на руки.

- Ну, это ты прихватил, - осторожно возразил я.

- Я с гастарбайтерами не работаю, у меня спецы высшей квалификации, да и не пускают абы кого на объекты нефтепроводов, - возразил Валерка. Подумал и грустно добавил. - Были. Специалисты. Нету больше. Ни их, ни фирмы.

В общем, долларовый миллионер оказался никому не нужным, брошенным, отставной козы барабанщиком. Оставалось только вспоминать минувшие дни. Наказанием ему стало утреннее пробуждение, когда не надо торопиться, жевать на ходу, бежать на объект, чтобы самому проверить каждое расключение. Устроить разнос инженеру или похвалить монтажника, которого он переманил от конкурентов. Ныне он был свободен от работы, что ранее накрывала с головой, он был свободен от суеты, он был свободен от всего. Оставалось только вкушать отдых и покой. Он будто умер. Жизнь замерла. Все советовали отвлечься и развлечься, но не получалось.

- Нельзя отвлекаться, когда и отвлекаться не от чего. Сижу и жду, когда все закончится. Бежал, бежал и вот прибежал. Я уже у психолога был, он говорит - найдите себе замену работы, хобби. Таблетки выписал, не помню, их можно водкой запивать, - он осторожно отпил глоточек, жалея свою лишенную смысла жизнь. - А ты крутишься пока?

- Куда деваться, - кивнул я, хорошо не посоветовал ему хобби обзавестись. - Кручусь. Не марки же мне собирать. Хотя есть у меня знакомый старичок, он так про них рассказывает, что заслушаешься.

- Я пока еще не старичок. Только делать мне нечего, даже жить не хочется. Незачем. Жена вот придумала салон красоты открыть. Пусть. А я при чем?...

- Но у тебя же сын.

- Я ему зачем? Он самостоятельный. Сам с усами. Да и он не знает, зачем живет. Когда не работает, в игры режется, с утра до ночи, как маньяк. Я не спорю, ему там хорошо, он не думает, что будет завтра. Очередной тайм, новый бой, как на фронте, только победы там никак не добиться. Может, это и к лучшему?

Я пытался вспомнить, как я жил до того, как ввязался в историю Гроше, из которой сбежал вчера. А как бы я жил без нее? Я прежде не знал, что так бывает. А история не знает, что она для меня. Без нее я бы загнулся от тоски и скуки жизни.

- Я вот решил научиться на пианино играть, - черт знает зачем, сказал я.

Он грустно посмотрел на меня, понял, что я тоже заполняю пустоту. А я подумал, может ли любовь быть смыслом, спасающим от бессмысленной суеты, даже не смыслом, а самой жизнью. Сейчас мне казалось, что да. Потому, попрощавшись с Валеркой, я поехал домой, предвкушая завтрашний урок, ибо сегодня был понедельник.