Сегодня я решил не ехать домой и не брать трубку. Маришка знала, что если у меня случился запой, я забираюсь в номер дешевой гостиницы и пью, как свинья, там. Не смущая своим скотским поведением близких и не позоря семью перед соседями, потом покаюсь и опять заживем в мире и согласии. Я абсолютно трезвым снял номер в дешевой гостинице в Съезжинском переулке, название переулка понравилось, в пяти минутах ходьбы от этой ненавистной мне площади Ильича. Зачем сюда вернулся, сам не знаю. Не мог я уехать, пока не привез Сашку домой, а Сашка не вернется, пока Анина судьба не решится.

В какой-то сетевой лавке я купил водки и полукруг краковской колбасы, так и поужинал. Пить не хотелось, хотелось нажраться до полного забытья, чтобы не думать об Анечке, что была ангелом для вечно пьяного художника Виктора, брата моего. А пока только помянул его двумя глотками из горлышка. Никто из прошлого не пришел ко мне. Я пытался вспомнить их рассказы, но не один из них не помогал мне спасти Сашку, оградить его от ужасов и бед жизни. Как они там на даче, печку хоть смогли затопить? Я же им даже на еду денег не дал. Откусил дрянную колбасу, хлеб забыл купить, меня замутило, и я упал на кровать, не раздеваясь. Да и зачем раздеваться в отеле «на час и сутки», если ты один. В телефоне были только упреки жены, что я опять запил-загулял. Не волнуйся, ответил я смской, виноват, я свинья, прости, больше не буду, и отключил телефон.

Спал я дурно и беспокойно, тревожили сны. Все бросили меня на старой даче, с хлипкой калиткой, запертой на ржавый замок. Я пытался его открыть, но не было ключа, осталось только сорвать его, что я и сделал. Ободрал в кровь руки, а они, все мои предки, не спешили мне на помощь. Они смеялись за калиткой, уходили, а я вырвался, пытался их догнать, но не поспевал за ними, хотя они шли медленно. Я просыпался, снова засыпал, сон продолжался. Это было странно, я всегда засыпал сразу, сном праведника. Сны давно не видел или не помнил их, я даже не переворачивался с бока на бок. Жена, правда, говорит, что я храплю, но я не знаю, может, она выдумывает повод мне попенять.

Сегодня я встал совершенно разбитый, невыспавшийся, к тому же я не мог побриться, что расстроило меня, я ненавижу щетину. Вызвал машину с водителем, принял душ. Оставив в номере недопитую наполовину бутылку водки, в несвежей рубашке и вчерашних носках я отправился за Ольгой Сергеевной.

Я приехал к госпиталю вовремя, отпустил водителя. Ольга Сергеевна уже ждала меня у ворот, болтая с врачом, идущим на смену. Доктор выглядел тоже усталым и невыспавшимся, а она была бодра, свежа, подтянута, будто и не было вчерашнего кошмара. Она махнула мне рукой и стремительной походкой подошла к машине.

- Он просит меня не подвергать себя стрессу в таком возрасте, - задорно произнесла она. - Но стресс пробуждает организм к жизни, мобилизует его силы, держит в тонусе, обостряет внимание. Так, Викентий? Вы неважно выглядите. Не выспались? - она не ждала ответа, она просто констатировала факты.

- А в каком вы звании? - поинтересовался я.

- До коллежского советника не дослужилась, - засмеялась она, - но содержание получаю достойное.

- То есть вы подполковник в отставке? - пересчитал я по табели о рангах.

- В запасе. Бывших разведчиков не бывает. А вы служили в армии?

- Только военная кафедра. Да и кто бы меня призвал, в детстве попал в аварию, долго валялся в больнице. Меня спасли, но левая нога серьезно травмирована, так что я негоден.

- Вы молодец, это совершенно незаметно.

- Научился не хромать, - кивнул я, - только бегаю медленно.

- Думаю, нам и не понадобится этот навык сегодня, - она задумчиво посмотрела на меня, будто оценивала мои силы.

- Дайте мне парабеллум, я буду отстреливаться, прикрывая ваш отход, - отшутился я, мне было неуютно под ее пристальным взглядом.

- Вы умеете стрелять?

- Конечно, как любой офицер запаса. Правда, давно не пробовал.

- Пистолет Люгера, я так называю парабеллум, в снаряженном состоянии весит почти килограмм, хотя он удобен, но все же тяжеловат, - я покосился на нее, зря этот недоделанный казак Гарий с ней связался, повезло ему, что живой ушел.

В болтовне, чтобы не говорить о судьбе Анечки, мы добрались до старой дачи.

Обитатели дачи пили чай на веранде, будто и не расходились со вчерашнего дня. Кроме варенья на столе появились сушки, которыми они весело хрустели. Аня поставила еще две чашки, для нас. С Агриппиной она уже подружилась, а на Ольгу Сергеевну смотрела с недоверием, но Саша объяснил, что это бабушка, еще одна бабушка. Аня повторила за ним слова и потеряла к нам всякий интерес. Мы молча пили чай. На секунду мне показалось, что в беседке кто-то есть, но это были лишь тени от веток. На осенней даче было пусто и даже слышно, как стекают капли из переполненной бочки, куда из ржавой трубы собирали дождевую воду.

- Я составил портрет, - Сашка открыл папку с набросками Виктора Евгеньевича. Там были все: Сашка, Анечка, я, Ростислав, какие-то генералы и поручики. - Если всех рядом поставить, то будет семейный портрет, а кого нет, можно фотографии добавить.

Я взял папку. В ней были и старые рисунки, которые Виктор мне не показывал, на одном из них я узнал отца, только еще молодого и маму, совсем юную, еще до меня. Я не знал, что они были знакомы с Виктором, мама никогда не вспоминала об этом. И были еще лица, соседи или родственники, или просто случайные персонажи. Аня не могла объяснить, кто они, для нее они были всегда рядом, в альбомах отца. Один лист Ольга Сергеевна взяла в руки:

- Это мой отец.

- Дедушка, - сказала Аня, - Передайте ему. Ему понравится, что папа подарил.

Для Ани не было вчера и сегодня, и не было смерти, просто кто-то вышел из-за стола. Живые, покинувшие ее, тоже не существовали. Где-то у Ани есть мать, которая оставила ее сорок с лишним лет назад в саду на этой крашеной зеленой краской даче. Ее нет в Анином мире, а пьяный художник есть, просто он вышел за водкой и краковской колбасой. Ее мать даже не знает, что Аня осталась одна.

Я не знаю, как Ольге Сергеевне удалось ответить на незаданный вопрос, она положила руку на мою, чуть сжала, прося молчать. Я молчал. Сашка приволок еще одну папку с потертыми краями, развязал шнурки и выложил рисунки карандашом на пожелтевшей бумаге.

- Папа рисовал для книжки про русских кадетов, - пояснила Аня, - но книжку не выпустили, ему не заплатили. Я подарила Саше, он хочет быть кадетом.

- Это вот подвиг кадетов на Перекопе, - Саша выкладывал листы на стол. - Они, как триста спартанцев, держали оборону, чтобы дать армии уйти в Крым. А это, - он выложил лист, там был юноша в кадетской фуражке со знаменем. - Это кадет Бахтин, его убили в Шанхае, потому что он нес знамя на траурном шествии по смерти императора. А это кадеты в Югославии, - я не рассказывал ему об этом.

- В Бела Цркве. Там похоронен прадед Ольги Сергеевны, - сказал я. - Когда-нибудь ты поедешь туда.

- Не когда-нибудь, - заносчиво поправила меня Ольга Сергеевна, - а в весенние каникулы, мы решили предпринять такое паломничество. Так, Александр? - ее прадед генерал-лейтенант Евгений Иосифович гордился бы ею, сожалея лишь об одном, что она не мальчик.

- А может, на зимние? - спросил Саша.

- Никак нельзя, у нас с Агриппиной будут дела, требующие нашего участия.

Агриппина Платоновна рассматривала рисунки и даже не повела бровью на эти слова. Они опять что-то задумали. Интересно, какова моя роль в этой очередной авантюре веселых старух. Я злился, не мог понять, почему мы так спокойно пьем чай, будто и не спешим никуда. Будто собираемся пить чай до вечера, а потом лечь спать в старом доме. Но не можем же мы уехать, оставив Аню одну и забрать ее не можем. Однако все были беспечно счастливы. Аня тоже была безмятежна, она принесла поднос и переставила на него чашки:

- Скоро будем обедать. Сейчас сестра придет, пора.

Какая еще сестра, я не спрашивал, я ничего не понимал. И главное - я не понимал, почему все ничему не удивляются.

- Мы с Сашей ее встретим, - поставила нас в известность Аня, и они с Сашей ушли, никто не спросил, куда.

- Что здесь происходит, черт возьми? - вспылил я сразу после их ухода.

- Будем обедать, а потом поедем домой, - спокойно ответила Агриппина Платоновна. - И не стоит поминать имя дьявола всуе.

- И мать ее искать не стоит, - продолжила Ольга Сергеевна, - она опасна для Анны.

- Викентий, я вам говорила о женщине, что мечтала выйти замуж за Гроше и все же вышла, а потом похитила документы на захоронения в Александро-Невской лавре, - напомнила мне Агриппина.

- А я говорила про самозванку, что пытается влезть в Дворянское собрание, но там, слава Богу, я надежно стою на защите семьи. Этой шаромыжнице остается лишь давать интервью про наш род каким-то дешевым газетенкам, - добавила Ольга.

- Так вот она и есть подлая мать Анны, - заключила Агриппина и стала собирать рисунки.

- Но мы ее остановим, в этом и состоит наше неотложное дело, которое надо завершить до Рождества, - продолжила Ольга.

- А Аня?

Это какой-то дурдом. Они пребывают в своих приключенческих романах, а через час, после этого чертового обеда, надо решать судьбу Ани.

- Бог поможет, - сказала Агриппина Платоновна.

Я не ожидал от нее такого ответа. Ольга Сергеевна улыбалась. Я понял, что они смотрят на дорожку, повернулся. Саша нес тяжелую корзину, Аня и монахиня шли за ним. Никто не удивился происходящему, будто так и должно быть, ничего нового, только я не понимал ровным счетом ничего.

- Мир вашему дому, - поклонилась монахиня, перекрестившись.

- Спаси, Господь, - сказали две эмансипированные старухи, встав ей на встречу.

Саша затащил корзину на веранду, и они с Аней стали разбирать содержимое.

- Храни вас ангелы, сестра Серафима.

Такой строгой Ольгу Сергеевну я еще не видел, у нее даже глаза стали другого цвета, и складки у подбородка пролегли. Сестра перекрестилась и не подняла на нее взгляд. Здесь происходило что-то, непонятное и неведомое мне, я был лишь зрителем этой сцены с монастырской трапезой. Аня и Саша расставляли тарелки.

- День сегодня скоромный, прости Господи, - сестра Серафима достала два пирога, - вот и пироги с крольчатиной, что Бог послал. Судак, грибочки с картошкой, дай Бог, не остыли, и морсу на меду вам принесла. Игуменья велела вам кланяться, - монахиня ловко открывала пластиковые контейнеры. - А вам сладкий пирожок с яблоком монастырским, - она протянула по пирожку Саше и Ане. - И соляночка грибная, - достала термос. - Грибочки, правда, прошлогодние сушеные, в том году изобилие было. Ешьте, пока не застыло.

Агриппина Платоновна достала фляжку, плеснула по рюмке коньяка, не обойдя монахиню, та, перекрестив рюмку, пригубила. За обедом говорили о грибах и урожае яблок. Аня сказала, что у них в саду яблони не отдыхают, каждый год плодоносят. А вот в монастыре в этом году не задалось, пожаловалась монахиня. Я совсем одурел от сытости и непонимания происходящего. Одно было хорошо, Сашка на месте, Ольга Сергеевна бодра и здорова, Аня безмятежна и спокойна, дождь не идет, осень теплая, еще не все листья облетели, даже яблоки висят на ветках, еще три часа до сумерек.

После чая все стали собираться. Сашка прижимал к себе папки с рисунками, мои дамы убрали посуду, Аня сидела в отцовом драном кресле, не собираясь никуда. Сестра Серафима расположилась на плетеном стуле, достав какой-то молитвенник. Мы им мешали, пора было уходить. Сашка побежал собрать яблок маме, Ольга Сергеевна увела меня к беседке, где метались тени веток или кого еще.

- Сестра Серафима многим мне обязана, она присмотрит за Аней. Игуменья благословила ее на это. А потом Аня уйдет в монастырь послушницей, там ей будет хорошо. Пока живы, мы будем ее навещать, чтобы взять из ее рук яблоко.

Было странно, как могло получиться, что подполковнику ГРУ должна инокиня Серафима, но я не знал земной путь монахини до пострига. Ольга Сергеевна тоже не собиралась раскрывать тайну, которая не так уж и важна для меня. Совсем не важна, я и так запутался в событиях своей жизни.

Аня и Серафима стояли в саду, мы попрощались и покинули их. Никто не говорил о судьбе Ани, а потом Груша сказала, что это лучший и достойный выход. Я согласился, что в монастыре она найдет обитель. Зачем ей иная жизнь, если она родилась иной, инокиня от рождения. И все мы свободны от нее, можно даже на время забыть о судьбе несчастной, которой и помочь нечем. Но что-то скребло на душе, как-то муторно было, не по себе.

У метро «Рижская» дамы покинули нас с Сашкой, отправившись в дом Ольги Сергеевны и взяв с Сашки обещание бывать у них непременно. Он обещал. И я повез его домой. Он не переживал за Аню, которая была ему сестрой. Говорил о кадетском корпусе, куда его могли сдать еще в пять лет, но в четырнадцать он точно сбежит, чтобы жить в казарме. Ольга Сергеевна обещала ему помочь, поспособствовать, замолвить слово.

- Она может, - согласился я, - она все может.

Подъехав к дому на Шереметьевской, я увидел Летицию в окне или мне так показалось, я не стал подниматься. Сашка с папками, пожав мне руку, вылез из машины. Он решил, что сегодня стал взрослым. Впервые сбежал, топил печь, все же целую ночь и еще полдня охранял старуху и бедную дурочку, как единственный мужчина. Он побежал домой.