- Значит, все же я права, - торжествующе сказала Ольга Сергеевна, когда я иссяк. - Наши предки пришли в Польское царство из других стран. Мне почему-то казалось, что наши корни в Италии, но Бретань тоже неплохо. А вы знаете, - изящным движением она извлекла из кармана свободного парчового пиджака портсигар и закурила сигарету, - я бы встретилась с ним, в том замке, в Бретани. Мы бы затопили камин.

- Печь, - поправил я ее, - просто буржуйка.

- Печь, - легко согласилась она. - Пили бы вино и говорили, мне есть, что ему рассказать. Николай МакукИн... Ну что же, моя бабушка стала Гроше, я Грековой, а он МакукИн, - она как-то странно произнесла его фамилию, с ударением на последнем слоге, вышло по-иностранному.

- У него есть дети?

Я не знал, что ответить. Наличие челябинского внука она, возможно, еще как то переживет, а вот незаконнорожденного правнука, кто его знает. Потому я ушел от ответа:

- Вряд ли он захочет вернуться в этот замок Иф, он еле оттуда вырвался. Сейчас его никакими коврижками не заманишь обратно. Он приглашал к себе, в Челябинск.

- Я говорю ерунду, я не знаю, что сказать. Внук, которому за тридцать. Он ничего не знает обо мне, я не водила его в зоопарк и в школу. Я не входила с ним в заговор против строгого воспитания родителей, как положено бабушке. Я не подарила ему часы на шестнадцать лет, как положено. А знаете, Викентий, у меня сохранились командирские часы моего отца, я так и не передала их сыну, и вряд ли они ему нужны, он живет вне времени. Я слишком стара для него, Николая, - она выдавила это имя, будто давилась, - может, оставить все как есть?

- Вы боитесь? - догадался я.

- Да, я боюсь, я очень боюсь. Я боюсь, что мы разные и это будет еще одним разочарованием, разрушением меня самой, самоуничтожением. Может быть, он мой внук, экспертиза так утверждает, хотя это совершенно неважно, вопрос - наследник ли он. Сможет ли он передать идею нашего рода своим детям, а те своим потомкам. Я не смогла вырастить своего сына, я лгу себе, я стараюсь думать, что мой сын где-то выполняет ответственное задание, ему невозможно выйти на связь. Хотя я прекрасно знаю, что он просто прожигает жизнь, влачит существование моллюска, полипа, бессмысленное и ненужное, он не нужен даже самому себе, и я не в силах это изменить. Это даже хорошо, что он не знает о своем сыне. Пусть все остается как есть. Менять поздно и невозможно. Я не узнаю внука на улице, он пройдет мимо меня. И это верно. Оставьте меня, я стара, я привыкла к обидам и боли, если завтра все изменится, мне будет не хватать обиды и боли, все будет не так. Без этого, с чем я живу столько лет, уже нельзя.

Я не согласился с ней. Еще полгода назад я был человеком с дурацким именем, а теперь я хранитель фамильной печати, о чем я никогда ей не скажу. И здесь мне хотелось протестовать. Она кроила историю, как профессиональный историк, вычеркивая неугодных или неказистых, требуя от всех высокого полета, а не принимая просто любых, какие есть, признавая и любя их. Я, зная, что обижу ее, все равно сказал, даже не сказал, а брякнул первое, что пришло в голову:

- Голубую кровь надо наследовать? Иначе ты неудачник? И если тебе так чудовищно повезло, ты можешь оказаться ее недостойным. И даже если тебе плевать на это мохнатое дворянство, давно отмененное и забытое, ты должен испытывать муки совести, что не смог оказаться правильным потомком? А ведь они все равно потомки, какими уж уродились! - я от волнения стал многословным.

Запутался в этих конструкциях, вместо того, чтобы сказать: «Какого черта! Никто не должен соответствовать, все это бред свинячий». Но я не мог себе это позволить из уважения к потомку, или как там называют потомка женского пола, Гроше и тем более Радецкого.

- Викентий, никто не должен. Но есть предназначение и невозможность быть иным. Это вопрос, как вы верно заметили, голубой крови. Ее нельзя получить, ее можно только наследовать и служить этому в силу своих дарований и предельных возможностей.

Тетка, которая весело рассказывала про историю монастыря каким-то послушным и тихим туристам в весьма скромной одежде, вдруг замолкла, прислушиваясь к нашему разговору, настороженно глядя на Ольгу Сергеевну, столь горячо вещавшую о служении. Наверное, почувствовала в ней конкурента, ее паства тоже повернулась и даже потянулась к нам. И я принял единственное верное решение. Увлек свою спутницу, схватив ее под руку, к сооружению, которое согласно указателю оказалось трапезной. И мне дико захотелось есть, я был голоден, а мой обеденный перерыв подходил к концу. Сейчас я должен ее оставить и вернуться на работу.

Она проводила меня к выходу, сказав, что еще погуляет, ей здесь хорошо думается, а нашей операции пора переходить во вторую стадию. На самом деле, как понимаю я, ей хотелось остаться одной с новостью о Николае из Челябинска, который точно не умеет играть на флейте марш Радецкого и вряд ли знает, кто такой Радецкий, чьим потомком является и он.

Я представил лицо Коли, если вдруг он узнает о славном и гордом происхождении. Отчаяние и мольба о спасении, он только что избавился от французского баронства, и на тебе - дворянское собрание с Истомиными и Нахимовыми и прочими Ростовцевыми и Орловыми. Хотя, может, для него это просто имена, что у соседей по двору, может, там тоже есть Истомины, а Орловы уж точно хорошие пацаны, реальные.

А я пребывал в абсолютно безумном мире, где возможны самые невозможные поступки и спонтанные порывы. Мне давно хотелось познакомить Агриппину и Ольгу, такая мысль у меня мелькнула накануне передислокации госпожи Грековой-Гроше в квартиру бывшего мужа Летиции. Поэтому без пяти восемь утра я встречал на Ленинградском, бывшем Николаевском, вокзале Агриппину Платоновну Гроше, урожденную Первухину, чей род гремел по всей Волге.

Ее предки варили пиво в Вологде - так и называлось «Первушин и сыновья», это потом в Совдепии они поменяли одну букву, чтобы не вспомнили и не нашли потомков, а род их был плодовит и обширен. Какой-то Первушин купил у князей Потемкиных крымское имение Ортеки, то самое, где потом обосновался «Артек», но это потом, а тогда он производили прекрасные вина и даже получил высший купеческий титул «Поставщик Двора Его Императорского Величества». Его братья стали мучными королями в Екатеринбурге, а племянники построили в подмосковном Александрове хлопчатобумажные фабрики, в Костроме им принадлежала гостиница «Париж», описанная в «Бесприданнице» Островского. Словом, ей было что противопоставить Радецким.

Подполз поезд, я подошел к вагону, церемонно подав руку Агриппине Платоновне, все же она согласилась приехать по моей просьбе. Вручив ей розу и подхватив легкий чемодан, я отвез ее в гостиницу, тут же попросив Ольгу Сергеевну встретиться с прибывшей из Санкт-Петербурга мадам Гроше.

Не давая ей опомниться, я сообщил, что Агриппина Платоновна мечтает с ней познакомиться, поделиться историческими исследованиями. Они безусловно сойдутся, я не сомневался. Обе были горды и заносчивы, но это я, конечно, опустил, предвкушая радость будущих событий, которые отвлекут Ольгу Сергеевну от расследования. Мне еще было не дано знать, чем обернется моя затея.

Мне пришла в голову еще одна совершенно безумная идея. А не подключить ли нам к делу старика Крассовского, втроем они точно справятся. А может, Крассовский, что строит козни против Ольги Сергеевны, Радецкой по девичеству прабабушки, на самом деле тайный воздыхатель, не знающий, как ее завоевать. Уж больно нелепые поводы для конфронтации он находит.

Я явно перестал недооценивать стариков, даже приписывал им фантастические возможности. Хотя при чем здесь возраст, я тоже давно не понимаю, что мне скоро пятьдесят. Это не укладывалось в моей голове, хотя я видел потрепанных одноклассников и уставших от жизни однокурсников. Я успокаивал себя, что это случилось с отдельным человеком, и никак не меняет задор юности всего нашего курса, и тем более никак не касается меня. Я все еще тот юный аспирант, размышляющий о будущем и в первую очередь об устройстве жизни.