Я ее сразу увидел. Ольга Сергеевна была оживлена, она ждала восторгов, хотя скрывала это. Я должен был догадаться сам и ахнуть, онеметь, остолбенеть от изумления и только слушать ее возбужденный рассказ.

Она перевела обычное расследование в фантасмагорию. Наш фигурант уже заглотил наживку, потерял равновесие и душевный покой, по сути, она ведет его на поводке, нужны только выдержка и терпение. Эти слова я уже слышала от Иосифа Викентьевича и Збышека, но они не видели еще не осужденного и по сию пору не пойманного Игоря, понуро сидевшего на обшарпанной кухне Стаса, смирившегося и раздавленного, равнодушно готового принять любую, лишь бы иную, участь.

Не знаю, зачем ей все это было нужно. Вряд ли она так прониклась судьбой облыжно подозреваемого мента или всей душой хотела помочь дважды разведенной учительнице сольфеджио, пеклась о биографии Саши. Что-то другое толкало ее на подвиги, о чем я не смел спросить, а она не спешила открыться. Пока мы говорили лишь по нашему «делу».

Она уже успела познакомиться с Грудневым, представившись тетушкой Игоря, приехавшей на родину после двадцати лет разлуки. Дети давно отправили ее жить в Карловы Вары, она совсем не узнает Москву, город изменился за двадцать лет, и ей предстоит его освоить снова. Она чувствует себя туристом, провинциалом, совершенно потерянной и растерянной, но вот незадача, Игорь в ответственной командировке.

- Здесь Груднев насторожился, невзначай спросил, откуда мне это известно. А я беспечно сказала, что информация от его коллеги, точнее - сослуживца, и совершенно немыслимо, что неизвестно, сколь долго он будет в отсутствии. Он обещал меня консультировать, представился, я же назвалась Ниной Сергеевной, такой я выбрала псевдоним для этой операции, - она задрала голову, как хулиган на провинциальной танцплощадке.

Я не понимал, как это поможет нам приблизиться к финалу, но не стал перебивать своим неудобным вопросом ее вдохновение.

- Вы думаете, что я выжившая из ума старуха, тешащая свое самолюбие безумной игрой? - усмехнулась Ольга Сергеевна.

Я молчал, но предательски заливался краской.

- И он так думает, это моя легенда, я экзальтированная молодящаяся гранд-дама, помешанная на своем бурном прошлом и божественной красоте, которая увяла, хотя я не признаю этого. И вы поверили. Это прекрасно.

Ольга Сергеевна ежедневно выходила из дома на прогулку, предварительно обратившись к соседу Гарию за консультацией, в шарфике того же цвета, что был на несчастной Нине в тот роковой вечер. Откуда она знает про шарфик? Ну у нее сохранились кое-какие связи, почему и не воспользоваться.

Он старается не смотреть на этот шарф, шныряет глазами. А по вечерам она громко разговаривает как бы по телефону под общей стенкой, слышимость прекрасная, лучше и желать нельзя, о жертвах автокатастроф, о медлительности полиции, сама с собой. Важно, что звонок раздается в одно и то же время - время убийства. Он не может не слышать. За прошедшие пять дней их сосуществования он осунулся, стал рассеянным. Она даже поинтересовалась его самочувствием, ибо очень боится инфекций, которые в столь густонаселенном городе обычны. Рекомендовала ему не запускать болезнь.

Господи, какая чушь! Я и полоумная старуха, пребывающая в фантазиях о шпионах и романтических отношениях, раскроем это дело, которое даже профессионалам представляется безнадежным висяком?! Она предполагает, что он, доведенный ее фокусами и выходками, раскается и признается. Или повесится? Последнее будет катастрофой, ибо это никак не связано с нашей историей и будет определено как самый заурядный суицид человека в кризисе среднего возраста. И все останется по-прежнему.

Ее не посещали такие мысли, она просто действовала, изводя соседа, добиваясь справедливого наказания, пусть даже его же руками. Ей казалось, что он обязательно осознает ее как причину зла, поймет, что она что-то знает и даже собирается его шантажировать. И тогда он покусится на нее, и тут его можно брать с поличным. Он непременно расколется, почему решил ликвидировать старуху. Ей нравилось это слово, она повторяла его, бравируя своей прекрасной фигурой и моложавой внешностью.

Мимо нас шастали веселые туристы, щелкая все подряд дешевыми фотокамерами и телефонами. Они собирали листья, вязали их в венки, чтобы, пока он не рассыпался и не вернулся на землю листьями, сделать селфи. Ольга Сергеевна пребывала в своих мирах и не замечала снующих любителей русской старины и истории. Ей не мерещилась слежка и чужие уши, и с чего я вообще решил, что она боец невидимого фронта. С ее слов? А может она, всю жизнь работая в каком-то КБ, была страстной поклонницей майора Земана или какого еще киногероя пятидесятых, вот и решила поиграть в шпионов и разведчиков? И почему я думаю, что если мы из одного рода, то она не может оказаться полоумной старухой?

Мне стало страшно, и я тут же стал искать аргументы в ее защиту. Ведь именно она нашла этого Гария, до которого мне никогда бы не было дела, не убей он еще более не известную мне гражданку. Но за прошедший месяц они стали моей жизнью, моей памятью, моей занозой, даже моей маниакальной жаждой найти истину, моим дыханием. Я буду помнить этих людей до своего конца, мне никак не избавиться от них. Ольга Сергеевна молчала, ей больше нечего было сказать, она, как милые экскурсанты, подняла два листа клена и еще какой-то лист.

- Вы думаете, что я от скуки одиночества и пустоты жизни старухи ввязалась в это дело? - как всегда своим вопросом она застала меня врасплох.

Я не знал, как вывернуться, я молчал, и это было полным признанием моих подозрений. Она не стала томить меня и продолжила, отвернувшись:

- Для меня служение роду - возможность полноценно существовать, дышать, наслаждаться прекрасным днем. Иначе моя жизнь будет закончена. А я хочу жить, я эгоистична и жизнелюбива. Но разве это грех?

Я не знал, как спросить о причинах, подвигнувших ее на этот шаг. И не знал, надо ли спрашивать, и не существенно уже, заставим ли мы сознаться этого Груднева. Даже если он преступник, или это только наши безумные фантазии?

- Я не могла не принять участия в этом семейном деле. Для меня это очень важно, - она бросила листья в кучу, которую трудолюбиво сгребал дворник-таджик.

Он не бранился на подростков, с разбега падавших в эту кучу и бросавших листья вверх над собой и вокруг. Он тоже смеялся, как они, и когда они бежали дальше, он терпеливо собирал листья опять и, опираясь на грабли, ожидал следующих гостей.

- Викентий, вы должны понять, у вас тоже есть сын, и я не знаю, сколь вы с ним близки, - она упрямо смотрела мимо меня. - Мой сын уязвил меня в самое сердце, нет, даже глубже. Он промотал, бездарно растратил наследство. Нет, нет, это не то, о чем думают пошлые люди. Он отверг все ценности семьи. Он не стал продолжать наше дело, я согласилась, позволила ему выбирать свой путь. Он сам избрал стезю, но потом бросил институт, поступил в другой, его выгнали через полгода. Он был поэтом, увы, бездарным, непризнанным музыкантом, философом, бессмысленным бездельником, пустым человеком, ныне мельтешит в поисках себя. Сейчас где-то на севере Таиланда, в монастыре, медитирует, ищет смыслы, а смысл - в деле и любви. У него нет ни того, ни другого. Нет даже любви к себе. Иначе его жизнь была бы иной, - она опять подняла желтый лист, чтобы заполнить паузу.

- Вы скажете, что виновата я? Соглашусь, - она сама задавала вопросы, мне оставалось только слушать, - но таковы были условия. Мы служили, Сергей учился в китайском интернате, славное учебное заведение с традициями. Вы скажете, бросили ребенка? Но разве раньше не отправляли мальчиков в кадетские корпуса, а девочек в институты с 9 лет, это было всеобщим и правильным. Сергей отверг все, он предал и меня, и весь род, и себя, отказавшись от служения обществу. Он не звонит мне, лишь иногда, на какой-то восточный новый год. Я не нужна ему, он давно забыл меня, отрекся. Я не осуждаю его, просто моя веточка оборвалась. И держит в жизни меня только род Гроше. Думаю, вам хорошо ведомо это чувство, Викентий.

Я кивнул, я тоже так думал в самом начале этой истории. Но она потекла другим руслом, сделала крутой поворот, запетляла, растекаясь ручейками, прыгая через пороги, пробивая новый путь. Ее это только ждало, если она отпустит себя и отдастся на волю течения. И первый поворот уже случился, когда Коля-брат выяснил принадлежность к нашему роду во французской столице, сам бы я его никогда не нашел. Веселая девчонка из Челябинска, привезшая этот жизнерадостный плод пляжной любви из Крыма тридцать пять лет назад, с трудом помнила имя его папеньки, - солнце, море и пляж располагали к самым невероятным любовным пасьянсам. Все, что она запомнила, его имя - Сергей Сергеевич. Она шутила, что он Сергей в квадрате. Странную фамилию она забыла. Еще помнила, что живет он у Рижского вокзала.

Я не знал, как сказать ей про внука. Хорош ли будет для нее Макукин Коля из Челябинска, несостоявшийся барон, деловой человек в движухах и звонках. Коля несомненно обрадуется такой бабке, а вот она может быть смущена и обескуражена таким потомком. Хотя чем уж так плох брат Коля? Обычный пацан из рабочего района рабочего города.

- Вы не согласны со мной? - Ольга Сергеевна села на скамейку, резко подняв голову. - Человеку счастливому трудно понять эту ситуацию. У вас все хорошо, вам кажется, что ваш сын продолжение вас, и вы понимаете друг друга, это прекрасно. Но мне Бог этого не дал, значит, я должна заниматься родом. Замечательно, что вы познакомили меня с девушкой, вокруг которой закрутилась эта история. Мне понравился ее старший сын Александр, он сейчас в счастливом возрасте, когда его интересует все, особенно история. Он скачет гусаром Радецкого.

- Я правильно помню, ваш прадед был женат на дочери Радецкого, героя Шипки, - брякнул я, сам не знаю, зачем, чтобы как-то слово вставить.

- Вы думаете это был брак по расчету? - вспыхнула она. - Нет это была настоящая любовь, восхищение командиром, желание стать полноправным членом этой великой семьи. Лариса Федоровна, моя прабабушка была истинной дочерью своего отца, своевольной, смелой. Она влюбилась в адъютанта отца, остановить их чувства было невозможно, генералу оставалось только согласиться.

Она защищала прадеда так пылко, что я не сомневался, прадедушка к ней являлся. Или прабабушка, или кто еще, может, и сам Радецкий, который, как ни крути, приходится ей прапрадедом. Я впервые осознал, чья она внучка, какие уж тут Гроше рядом с великим спасителем Балкан.

Мое выступление оказалось не к месту. Она вновь стала прежней, застегнутой на все пуговицы гранд-дамой из высшего света, потерянности как ни бывало. Она сидела столь прямо и гордо, будто спину ее держит корсет с жестким каркасом, не позволяющий расслабиться, ссутулиться, опустить голову.

И тут я рискнул, сам не знаю, как мне это удалось. Я опасался, что рассказав все это, я буду с позором изгнан навсегда. Она не кивнет мне, даже случайно столкнувшись на улице, и останется одинокой никому не нужной забытой старухой, вся связь с миром у которой - помощница по хозяйству и звонки сына из Таиланда или Гоа, где он бессмысленно прожигает жизнь, подобно моллюску или колючке. И все же я сказал:

- Когда-то, году в 1981-м, ваш сын еще студентом отправился в Крым, в Коктебель.

- Это была его первая самостоятельная поездка, - подтвердила она мою догадку, - вернувшись, он оставил институт. Нам стоило большого труда спасти его от призыва в армию, и он поступил в какой-то технический вуз, в котором его интересовала только самодеятельность и студенческий театр. Актерство - черта нашего рода.

Это точно, подумал я, вспомнив Пиотра и остальных, - как проникновенно и убедительно они играли великое служение и идеальную любовь, даже сами верили.

- Но к чему вы говорите об этом? - она строго смотрела на меня.

Даже ей с ее проницательностью, аналитическим умом, опытом бойца невидимого фронта было не угадать, что я хочу сказать. Я наслаждался этой минутой ее внимания и напряженного ожидания.

- Все просто. Ваш сын впервые был самостоятельным и безнадзорным. А дальше, как обычно в палаточном студенческом городке, под звук прибоя случилась любовь.

- Это обычно в этом возрасте при пляжной распущенности.

- Любовь получила продолжение в Челябинске. Девушка не искала вашего сына, потому как и не помнила, где его искать.

- Вы хотите сказать...

- Что она родила мальчика и назвала его Колей.

- Откуда вы знаете об этом и кто сказал, что это именно мой внук?

Ей хотелось, чтобы я врал, сочинил эту историю или вовсе ошибся, чтобы Николай оказался вольным или невольным самозванцем. Она мечтала о продолжении звонкого рода и боялась, что внуки и их потомки окажутся не такими, как мечталось, недостойными, лишними.

- В экспертизу поверьте - ее сделали французы и подтвердили его принадлежность к баронам Гроше. А мы с ним припомнили историю его матушки, кстати, она жива. И получается, что Николай Сергеевич Макукин ваш единственный или не единственный, но внук. Только он об этом не знает, и если вы велите, никогда не узнает. Думаю, для него это будет большим потрясением. Он славный малый, но так и не приобрел аристократических повадок. Впрочем, он человек артистичный и еще молодой, он может многое освоить, парень небесталанный. У него свой бизнес в Челябинске и большое имение для семьи. Если вы захотите, можно навестить. Он будет рад вам, он вообще жизнерадостный и гостеприимный.

- Голубчик, - спросила она хрипло, у меня тоже садился голос, когда я нервничал, голос выдавал мои страхи, - как вы нашли его?

- О! Это долгая история, почти плутовской роман.

И я рассказал ей о своем французском вояже, о замке в глуши Бретани, о зарослях ежевики, о мэре, ставшем моим другом. О Збышеке и Коле, о его челябинском поместье, которое он так живописно описывал. Я не сказал только о визите Иосифа Викентьевича. Она не перебивала меня, она молчала, не шевелясь, застыла.