Издательство ФилЛиН
Е.Шевченко Ю.Грозмани    ГРОШЕВЫЕ РОДСТВЕННИКИ
Окно

Не зря мы с Пиотром родственников вспомнили, с порога Маришка радостно сообщила мне, что звонил Ростислав. Он беседку на какой-то даче в Хотьково построил, приглашает на ее открытие. Погоду на выходные обещают хорошую, сухую, может, вместе поехать. Он говорил, что там будет большой сбор, надо продумать и обсудить, что мы привезем к столу.

- Как ты думаешь, мне стоит ехать? Ростислав нас вместе звал, - Маришка была честолюбивой, когда это касалось меня или Борьки.

Для себя она ничего не хотела, кроме покоя и комфорта, который налаживала бесконечными трудами и заботами, падая от усталости и сбиваясь с ног. Но все эти усилия были не для нее, это было для меня, и потому я должен был участвовать в этих нескончаемых трудах и хлопотах. Да еще быть благодарным за ее службу на благо семьи. Сын уже третий год жил в Мюнхене, а я уходил в восемь утра, чтобы вернуться вечером, но забот у нее от этого не убавилось. Она была хорошей девчонкой, я не жалел, что женился на ней. Я был привязан к ней, ценил ее хозяйственность и неустанную заботу о нас. Я погладил ее по плечу:

- Посмотрим, на этой неделе много дел, завал какой-то. Может, придется в выходные пахать, - я открыл бутылку вина. - Давай не будем сегодня о делах, хочу просто с тобой посидеть, как раньше. Помнишь, когда я жил в общаге, а ты с родителями, мы на какой-то лавочке шампанское пили из одного стакана, я его в кармане принес? Хочешь, на лавочку пойдем?

- Викентий, тогда мы были дурные, молодые, сейчас у нас другой возраст, солидный, надо соответствовать, - умеет она одной фразой все испортить, не желая того, просто лепит слова, не задумываясь.

- Да, да, я постараюсь вырваться. Поедем на дачу к Виктору, я тебе про него рассказывал, - я знал, что мы не поедем, потому что там будет Летиция, Ростик ее точно притащит.

Я не хотел знакомить женщину, к которой испытывал нежные чувства, с женой. Я ни разу не упоминал в присутствии Летиции о супруге. Хотя было понятно, что я точно женат, как может быть иначе в моем солидном возрасте.

Пока жена хлопотала на кухне, я достал из стола заветную черепицу производства Гроше, с кирпичом я не готов был расстаться, и спрятал ее в портфель. Завтра куску глины придется сослужить большую службу нашему роду, не зря же мне подарили эти артефакты.

Поужинав, не взирая на позднее время, я созвонился с Ольгой Сергеевной Грековой, урожденной Гроше, которой принес свои извинения за заносчивость, что проявил при нашей первой и единственной встрече. Сообщил ей, что я многое узнал и уточнил про наш род за прошедший период, хотел бы поделиться с ней этими знаниями. К тому же, у меня есть кусок черепицы с фамильным клеймом со здания, которое построил наш общий предок Владимир Иосифович, само собой, выдающийся архитектор Терской области. Я уже посетил могилу ее деда Сергея, про наше знакомство с ним я умолчал. Я нашел могилу его отца, ее прямого предка, Евгения Иосифовича Гроше, генерал-лейтенанта, эти слова ее особенно тронули. Я без ее позволения положил к его монументу цветы от нее и привез ей горсть сербской земли с могилы прадеда, не забыть взять землю с клумбы, отметил я для себя. Я душил ее в объятиях и каялся в своих ошибках, безбожно лгал, что почти нашел итальянский след происхождения нашего рода. Она оказалась права, но мои поиски пока не увенчались успехом.

Я растопил ее заносчивое сердце, она позволила мне зайти в ближайшее время, например, завтра. Завтра она станет моим союзником, в этом я не сомневался, как и не сомневался в ее организационных способностях, интересно, кем она работала, наверняка, по советско-партийной линии.

После такого триумфа мне бы спать сном праведника, но не спалось. Я тихо лежал рядом с женой, пытаясь представить, спит ли Летиция или, уложив детей, сидит на кухне, подперев голову кулаком, а косая челка закрывает ей пол-лица, или она все же легла. Как она спит? Засовывает руки под щеку или под подушку, а, может, широко раскидывает? Сворачивается ли калачиком, накрывается ли одеялом с головой? Или почти не спит, прислушиваясь к Викентию.

Я старался думать о завтрашнем разговоре с горделивой Ольгой Сергеевной, совершенно не похожей на своего деда-мямлю Сергея Евгеньевича. Но Летиция вновь занимала мои мысли, которые, наверняка, подслушивает любопытный Пиотр. Я не сомневался, что он был шпионом американцев. В этом я был уверен.

В последнее время на меня обрушилось наваждение, выбивающее из колеи. Я стал рассеянным и невнимательным. Я забывал, что меня просили купить к ужину, я переспрашивал одно и то же. После работы меня тянуло заехать во двор на Шереметьевской, пройти по аллее в скверике. Посидеть в машине у ее подъезда, посмотреть на окна. Я вел себя не соразмерно своему возрасту и положению, перестал понимать, не хотел понимать, сколько мне лет. Я не мог ответить на вопрос, зачем мне это и чего я добиваюсь. Об этом я категорически не хотел думать, не то, чтобы боялся, просто не хотел. Я даже в детстве не стоял под окнами одноклассницы, в которую был влюблен. В школе дарил ей ластики и карандаши. Однажды стащил у Веньки красивую ручку и подарил ей, за что был бит братом, но, когда я признался, он простил меня, посмеялся и посоветовал приступать к более решительным действиям, например, пригласить ее в кино. Но я так и не решился.

С Маришкой все было ясно и просто, она была веселой, умелой. Когда мы впервые сами делали ремонт в нашей комнате, оказалось, что она и белить, и штукатурить умеет, в стройотряде научилась. Ей нравилось вить гнездо, она любила покупать подарки, ей вообще нравилось покупать. Она изучала все ярлычки, сроки хранения, состав. Ее злило только безденежье и мое равнодушие к идеям по благоустройству нашего дома и жизни. Меня не подпускали к плите даже приготовить яичницу, я все испорчу и сделаю не так. Мне запрещено прикасаться к пылесосу, я могу только возить ее в магазины и толкать тележку, это было мужским занятием. Она гордилась моим карьерным ростом, Борькиными пятерками, нашими поездками за рубеж. Мы были почти во всех столицах Европы, Маришка любила именно столицы. Все было хорошо, моя семья меня устраивала, я не хотел ничего менять. Я не понимал своих приятелей, которые разводятся и женятся снова, чтобы опять развестись. Я знал, что никогда не разрушу свою семью.

Но сейчас я думал о другом. Я даже не мог вспомнить, в чем она была в сквере, в чем-то однотонном и длинном. Я не помнил цвет коляски, я помнил ее серые блестящие глаза, косую челку, холодные руки без колец. Прикоснуться к ее рукам я мог, если что-то узнаю об аварии на шоссе Энтузиастов.

[Предыдущая глава] [Следующая глава]