Солнце изрядно припекало. Я покашлял, чтобы нарушить затянувшуюся паузу. Владимир Иосифович очнулся и продолжил рассказ:

- Мальчишка побежал с письмом к дому Мейеров, а я сел считать, во сколько обойдется доставка с Машука камня, аренда мастерской по огранке, инструмент. Выходило очень даже выгодно, прекрасные фасады модных зданий были бы вполне дешевыми. «Ах, Катенька, ах, умница», - я понял, что никогда не отпущу ее. Я был абсолютно влюблен в эту светлую голову. Мне нравилось в ней все, и я готов был вечно служить ей, тем более, что она не была капризна и завистлива, как многие майорские дочери на выданье в нашем городке. В ожидании ответа я не знал, чем себя занять, и потому я шагал по улице, высматривая мальчишку-вестового, - воспоминания о сватовстве оживили его, он стал еще более словоохотлив.

- Катенька не заставила меня мучиться сомнениями, ответила сразу. Сообщила, что примет мое предложение после согласия папеньки, а он вернется в город через четыре дня. Как раз время, чтобы я обдумал, что говорить ему. Она готова мне помочь в составлении речи, для этого в шесть вечера будет ждать меня у Елизаветинского бювета. И еще я обязан принять ее условие: все свои проекты я буду показывать ей. Я смеялся от души, благодарил Бога, что мне послан такой архитектурный помощник. В согласии своих отца и матушки я не сомневался, о чем и отписал им тут же, не дожидаясь визита к Карлу Карловичу и его ответа на мое предложение. Я был уверен, что Екатерина убедит отца, и старый вояка не будет препятствовать счастию дочери. Настроение мое было прекрасным, я пошел на почту, чтобы отправить письма родным в Петербург. По дороге со мной раскланивались дотоле незнакомые мне господа, а один армянин, представившись купцом Гукасовым, чья кофейня стоит перед входом в Цветник, подошел с предложением. Он мечтает построить свой загородный дом. Если я возьмусь, он не постоит за затратами на материалы, а также составит мне протекцию в лучшие армянские дома Пятигорья, все мечтают, чтобы этот край процветал. Так я получил еще один заказ или надежду на заказ. Он точно будет моим, если генерал Мейер благословит наше с Екатериной Карловной счастье, - похоже, его совершенно не смущал способ приобретения клиентов.

- Отныне Катенька гуляла только с маменькой, я даже не мог приблизиться. Мне знаком давали понять, что этого делать не стоит, поэтому я шел на приличном расстоянии от предмета моего желания, раскланиваясь каждый раз, как мы встречались взглядами. Во время наших прогулок в Цветнике было особо оживленно, многие включались в эту историю. Горожане захотели всего-навсего купить пару перчаток или взять воды в Ермоловском бювете, а я кружил между этими любопытствующими, сочиняя свою речь к генералу Мейеру. Мне кажется, в эти дни весь город под разными предлогами вышел на прогулку. Люди стояли у фонтанчиков, рассматривали цветы на клумбе, заняли скамейки, мешали друг другу на бульваре, толпились близ кофейни Гукасова, где все места, особенно на веранде, были заняты еще с утра. Я был уверен, что они делают ставки на меня и Катеньку, как на скачках. Пять дней прошли как в бреду, я не хотел есть. Чтобы занять себя, пытался набросать эскиз дачи армянина, но в голову ничего не шло, я рисовал лишь прелестный профиль Катеньки, а потом забывался вовсе, мечтая, что я могу сделать в этом благословенном крае, который я уже полюбил. Как Катеньку, - я с интересом смотрел на своего родственника, который был твердо уверен, что весь мир вращается вокруг него.

- Хорошо, что неожиданно меня отправили осматривать местность для будущего моста через Терек. Дорога и замеры заняли меня, к вечеру я просто падал в глинобитном домике, который выделили под архитектурное управление мостостроения. Я увлекся работой и за неделю просчитал пятиарочный мост в сто сорок три сажени длины. Когда я вернулся из Моздока в Пятигорск, оказалось, генерал Мейер отбыл во Владикавказ, а Катенька с матушкой отправилась в Каменец-Подольский, где находилось их родовое имение. Я бы последовал за ними, но отпуск мне был не положен, к тому же я должен был следить за строительством моста, который входил в Военно-Грузинский тракт, а также было затеяно строительство водопроводного канала от реки Малки, куда меня прикомандировали инженером, - его голос стал тусклым.

- Дела заняли меня. Я вставал в пять утра, пил чай, садился на лошадь и отправлялся за пятнадцать верст к объекту, где обедал вместе с рабочими, которые делали вид, что совершенно не понимают меня. Только через пару месяцев я нашел с ними общий язык. В те дни лишь к семи вечера я возвращался в свой домик, чтобы, выпив чаю, упасть на походную кровать и заснуть крепким сном. Никакие мечты и фантазии меня не заботили, особенно когда на две недели зарядил дождь, и все утонуло в грязевых потоках, которые утащили мои разметки будущего канала. Пришлось начинать заново, и я совсем забыл о Цветнике и Катеньке. Все осталось в прошлом. Мне просто не повезло, я возмечтал слишком высоко, но меня остановила судьба, а дорогу надо было строить. Ты знаешь, что такое строить дорогу в горах?

- Нет. Но догадываюсь, - он оказался не таким уж фанфароном.

- Я ночевал в саманных избах на кошме, чтобы не заползла змея. Есть такое мнение, что на настоящую верблюжью кошму гады не ходят, вот был повод проверить, а эти твари кишмя кишели вокруг. По ночам рыдали шакалы, мои бедные помощники тряслись от страха, но нам надо было проложить тридцать верст полотна по старой дороге, спрямить, поднять, от Владикавказа до Ларса. Все это мелочи. Меня радовала работа, я хотел забыть свои романтические глупости и бредни, дурацкие письма и горные прогулки. Я вырос, Викентий, я повзрослел, я был тем, кем должен был быть. Делая замеры, я просчитал, что здесь может пройти железная дорога или конка - от Железноводска до самого Кисловодска, который вдруг полюбили все важные персоны. Я занялся составлением записки в путейное ведомство, я знал все грунты и угол подъема. Еще я предложил построить ипподром, ибо все равно под Пятигорском уже организовали скачки, там держали лучших лошадей, мы могли построить самый большой заезд в России. Еще необходимо было переустроить ванны и бюветы, сменив сгнившие деревянные строения на каменные, благо, камня у нас было предостаточно. Дачи росли, как грибы, я не успевал контролировать проекты, меня тогда как раз повысили в должности. И тут пришло письмо из Петербурга. Катенька отписалась, что хочет вернуться на Воды, что ей холодно и скучно в столице и совсем не хочется выходить замуж за тех надутых дураков, которые сватаются к ней, словом, я должен был бросить все и прибыть в столицу, чтобы просить ее руки, как обещал три года назад, - тут он снова оживился.

- Я давно не брал отпуска, и мне его дали легко в связи с желанием навестить матушку, отца и сестер, которых не видел уже три года. Так я скрыл причину, о которой подозревали все на свете. Я отписал матушке и отбыл в столицу, не зная, что ждет меня в будущем. Отец встретил меня радостно, мне обещали досрочно дать надворного советника, выходило, что служба моя шла успешно. За мной числились общественные и частные здания, а версты построенных дорог перевалили за двести, я был обласкан департаментом. Одно омрачало мою жизнь - я не мог найти спутницу, с которой разделил бы все радости. Про горести думать не хотелось, у меня их не было, а была только служба, которую я любил, потому как она позволяла мне забыть о неудачном сватовстве. Не то, чтобы я был охвачен любовной горячкой, нет, совсем нет, мне было обидно, что мне указали на место, - гневно сказал он, и у меня не осталось никаких сомнений в его ясновельможном происхождении.

- После отъезда Мейеров с Вод я был принят в хороших домах Терской области, и многие согласились бы отдать свою дочь за меня. Но я не мог забыть прошлое, от этого я стал еще более привлекательным для барышень и их матушек, которые зазывали меня на чай, по-свойски, по-простому, без церемоний. Я благодарил, но не пользовался возможностью легкой взаимности, - он заважничал.

- По прибытии в Петербург я поселился у родителей в Глухом переулке. Папенька совсем ослаб и мечтал уехать в Годовое, которое прикупил по случаю, ему уже было все равно, его и вовсе все перестало интересовать. Единственное, что осталось для него из радостей - в погожий день выйти на прогулку и пройти мимо Исаакия, постоять, кивнуть головой и вернуться домой, где сразу задремать в кресле. Матушка ни о чем его не спрашивала, она, подав обед, уезжала по тетушкам и знакомым, где пыталась разузнать про выгодные партии для моих сестер, а потом где-то приобрести платья для выхода в свет, на какой-нибудь домашний бал, составить расписание. Это позволяло девчонкам меняться платьями, не являя бедственного положения семьи, - было непонятно, чего больше в этих словах, сочувствия к сестрам или шляхетского стремления до последнего скрывать свою нужду.

- Живя на казенной квартире и проводя все время в походах, я составил приличный капитал из своего жалования и частных заказов. Я был рад подарить сестрам по платью, дюжине перчаток и, конечно, по паре шляпок. Они, пробыв со мной всего лишь час, расцеловали меня и отправились в Гостиный двор. Я вызвался их сопровождать с тем, чтобы оставив их в лавках, посетить дом на Шпалерной, где квартировали Мейеры, сообщить о своем возможном визите, если на то будет их согласие. Я так не робел даже на выпускных испытаниях в Строительном училище, которое закончил первым. Сейчас решалась моя жизнь, моя карьера, мое счастье, я толком и не помнил Катеньку, и, скорее всего, за прошедшие почти четыре года она изменилась. Но тем не менее, я был исполнен решимости жениться на ней, чтобы доказать себе, кем я стану в будущем, когда построю город, в котором она будет королевой, а не войсковой принцессой. И она будет гордиться мною больше, чем отцом своим, - снова взыграла его гордыня.

- На Шпалерной я хотел лишь передать карточку, но меня просили пройти, приняли сразу, хотя мне хотелось перед визитом привести себя в порядок, но все повернулось иначе. Генерал Мейер и его семейство встретили меня по-домашнему, предложив остаться до обеда, но я был должен забирать сестер из Гостиного, поэтому откланялся и обещал быть непременно завтра, к обеду. И я был к обеду, и был принят как жених. Старик Мейер выслушал меня внимательно, хотя, как я понял, он давно собрал обо мне справки, и знал даже больше, чем я. За время службы на Кавказе меня рекомендовали как человека исполнительного, расторопного и честного, что редкость в тех местах, меня прочили на должность второго инженера-архитектора в Терской области. Я готов был принять должность, что порадовало старшего Мейера, я даже изложил ему свои планы по обустройству края. Старик обещал поговорить обо мне в верхах. Кажется, мое представление было сделано, но я не знал, как перейти к главному, как сказать о своем сватовстве, - здесь он замялся.

- Мадам Мейер все взяла в свои руки, она объяснила их отъезд три с лишним года назад острой необходимостью вывезти мужа, страдающего от старых ран, на воды в Европу, они с Екатериной сопровождали его. К тому же им казалось, что Катенька слишком молода для замужества, зачем выходить замуж в девятнадцать, сейчас совсем иное время, девушка имеет право на образование и самостоятельное решение. В Италии и Германии Катя брала уроки рисования и перенесла на бумагу многие замечательные постройки. Ее интересовало там буквально все - глубина фундамента, толщина стен, количество окон, устройство купола и даже материалы. Я был в восторге от ее рисунков и чертежей, Катенька не забыла свои первые уроки, полученные во время наших прогулок в Пятигорске. И я решился просить руки Екатерины Карловны, обещая, что при их согласии я буду счастливейшим человеком и сделаю счастливой свою жену, обещаю ей любовь, заботу, верность и преданность. Я сделаю все, чтобы оправдать их надежды и доверие, - как ни странно, вся эта пафосная чушь звучала у него вполне органично.

- Старик Мейер спросил, не хотел бы я перебраться в Петербург, но я, поблагодарив его, отказался, решив все же делать свою карьеру в Терском крае. Там есть, где применить способности, там открыты все горизонты для ума ищущего и души, жаждущей творчества. Безусловно, старый лис не хотел давать согласия на наш брак, основываясь лишь на отзывах обо мне департамента строительства. Он выждал время, репутация моя была основательна и безупречна, - из него снова поперла заносчивость.

- Катенька совершенно не изменилась внешне, может быть, пропала детская пухлость. Она была стройна и подвижна, и казалась моложе своих лет. Вошла в кабинет отца и решительно заявила, что мы едем в Пятигорск, я был счастлив. Мне осталось лишь поцеловать ей руку и обсудить условия венчания. Я знал, что генерал потребует католического обряда, но он махнул на все рукой, предоставив нам самим решать, как все состоится. Родители мои благословили нас, они не могли опомниться от такого счастья и боялись даже взглянуть на будущую невестку, чтобы не обидеть ее чем нечаянным или случайным. Одно омрачало мое счастье, я не знал, как сказать Катеньке, что мы после венчания отправимся не в прекрасный Пятигорск, а в заброшенный Владикавказ, где мне предстояло возглавить строительство города, который пока состоял из крепости с тремя бастионами и двумя полубастионами, казачьей слободы и местного пригорода. Хотя, что я уже выяснил, богатые армяне приступили к застройке внутри крепости, хаотично лепя дома по своим вычурным и диким вкусам юга. Сможет ли Катя отправиться со мной по месту службы или ей лучше остаться в Пятигорске, терпя периодическую разлуку со мной? Я решился поговорить с ней об этом, но оказалось, что она в курсе моего назначения, знает от папеньки, и почитает это прекрасным началом нашей жизни, которую мы будем строить вместе, постепенно возводя город, который я ей обещал еще в те годы, - его патока начала мне надоедать и я стал потихоньку закипать.

- Генерал, вполне исцелившийся, также возвращался в Терскую область. И потому решено было венчаться в церкви святой Екатерины немедленно, а затем уже отправиться всем вместе. Вышел только один спор - ехать через Донской Ростов или через Тифлис. Катя мечтала пробраться по Военно-Грузинской дороге, которая, в том числе и моими стараниями, была удобна и гладка, и абсолютно безопасна, особенно в сентябре, а окрестные села дарили много радостей. Ее родители сомневались. Как всегда, победила Катенька, и вскоре мы прибыли во Владикавказ, где я сразу занялся устройством нашей будущей жизни, - когда он говорил без высокопарных слов, его рассказ становился интересным.

- Близ Веселого полубастиона я построил легкий с башенками дом в неоготическом стиле из дерева, которого было в изобилии в округе, я сложил стены из дуба, обшив их буком, который обычно шел на изготовление музыкальных инструментов, и дом звенел, разнося Катенькин смех и пение. Она любила по утрам напевать итальянские арии. А вот ни туфа, ни известняка, подобного машукскому, я здесь не нашел. Везти из Пятигорска не имело смысла, слишком дорого обошелся бы этот замечательный камень. Местные строили из самана, смешивая глину с соломой, не лучший вариант для этого климата, он сырел, по стенам ползла плесень, приходилось белить известкой или мелом. Хитроумные армяне уже смекнули, что пора строить печи для обжига и торговать красным кирпичом, раз город будет строиться. Я открыл печи раньше. Я понимал, что у меня не будет времени для контроля за качеством чужого кирпича. За рабочими надо было следить, чтобы они соблюдали время обжига и сушки. У меня был прекрасный чертежник Штейн, из немцев, он мечтал заработать денег и вернуться на родину отца, приехавшего в Россию землемером с той же мечтой, которой не суждено было сбыться. Ему я и предложил основать заводик с гордым клеймом на каждом кирпиче - Гроше и Штейн, что для русского человека значит «вещь хорошая», раз не Петров с Алабяном делают. Мне было удобно заключать заказы на строительство с фирмой Штейна. Дело пошло. А Катенька разошлась, она проектировала город и спорила со мной, как лучше поставить дом городского головы, где быть департаментам, где появится гимназия, где церковь, которая ни коим разом не должна мешать мечети, армянской церкви и синагоге, евреи тоже подали прошение о своем храме. Катенька предложила начать с театра. Она утверждала, что человеку хорошо только в церкви и в театре, но в церкви службы не каждый день, а вот театр всю неделю открыт, это и объединит город, так театр появился на плане города, который я рисовал.

- И этот номер с кирпичами прошел? Умно. Очень умно, заказчик и производитель в одном лице, и никакого тендера, и никаких откатов. Только взятки местным чиновникам, как я понимаю, чтобы комар носа не подточил.

- Зачем? У меня и так были покровители в военной администрации.

- Ах да, я забыл про большую любовь.

- Ты смеешься? Ты не веришь в любовь?

- Я не знаю, что это. Любишь - не любишь? Конечно, любишь. Дурацкие вопросы, на которые один ответ обреченного и приговоренного из-за одной дурацкой ошибки. Но уже ничего не изменить, потому как все закончено, уже не разорвать, не разрушить, не переделать, остается только полюбить. У тебя не так, ты сразу все посчитал, продумал, придумал, выдумал и устроил, - как молотком гвозди я вбивал резкие слова, но он меня не слушал и продолжал рассказ.

- Катенька оказалась чудом. Я утром обсуждал с ней планы, в обед смотрел ее эскизы и слушал ее идеи, часть которых были совершенно бредовыми, как мне казалось, хотя время показало, что я ошибался. Чуть позже, когда я был в отставке и наслаждался покоем, эти идеи взорвали мир, и их назвали модерн. Нет, конечно, Катенька не была гением, но что-то подобное им говорила, она умела черпать все из воздуха, где идеи носятся, как пчелы в августе. Она листала мои чертежи, хотя сама чертила плохо, но умела замечательно писать пейзажи акварелью, и ее картинки больше убеждали, нежели мои расчеты и планы. Я говорил с ней обо всем, я скучал без нее, и в отъездах говорил сам с собой, обращаясь к ней, а когда возвращался, она знала, что я сказал неделю назад, она думала о том же самом. Она блистала в обществе, и я мог гордиться ее девичьей осанкой и веселым нравом. Она обожала собирать в нашем домике общество, одно омрачало нашу жизнь, тесть уже косился на меня, но не смел спросить о столь личном. Екатерине шел уже тридцатый год, а детей у нас не было, я тоже молчал, а ее это не тревожило. Ее волновал театр, она таскалась со мной на стройку, задавая вопросы, приводившие в смятение мастеров.

- Театр был признан прекрасным по акустике, - вставил я свое слово.

- Да, да, это моя находка - бук, просто кавказский бук. Любое место могло слышать все. К нам даже приехал великий Петипа посмотреть, а потом поставил две оперы и балет. А первая постановка была само собой по Лермонтову - «Маскарад», что еще можно ставить на Кавказе для благородной публики. И после премьеры Катенька шепнула мне, мы еще даже не успели покинуть театр, что она тяжела. Я все еще пытался осмыслить услышанное, я был оглушен известием, сказал какую-то глупость: «Только не Карл».

- Почему? - засмеялась Екатерина, - Карл Гроше звучит прекрасно. Почти как Росси. Он тоже будет архитектором.

- Я не сомневался, что родится сын, обязательно сын. Я где-то читал, что девочки наследуют ум и характер отца, а мальчики - матери, значит, мой сын будет тонким нежным творцом, а девочка будет слишком гордой и твердой. Нет, нет, точно будет сын. Катя родила мне трех сыновей: Михаила, Владимира, Николая. Владимир был ее баловнем и любимцем, а я был счастлив своим семейством. И жизнью. Уезжая в Петербург по делам, я скучал по Владикавказу, что стал моим домом, иного я не хотел. Я знал, что мне придется расстаться с детьми, когда они вырастут. Но это будет потом, а пока я был счастлив, - он замолчал.

Я злился. Почему они все женились по расчету или большой любви, но все пребывали в семейных радостях? Все, кроме меня! Почему для меня это наказание Господне, постоянный страх скандала, ее истерик, бесконечное чувство вины за то, что я сделал или не сделал? Что не так я понял изначально, когда сделал предложение? Владимир вдруг спросил:

- Ты говоришь, что вопрос «Любишь ли ты меня?» дурацкий, а ты когда-нибудь его задавал?

- Нет. К чему? Нет ответа на этот вопрос.

- Ты так думаешь?

- Я на него всегда отвечал: «Да, конечно, само собой». Спрашивали меня, я покорно отвечал, что они хотят услышать, чтобы получить желаемое.

- Ты думаешь, ты скептик?

- Я реалист.

- Ты наивен. Все, лишенные романтизма, наивны в своем реализме и критицизме.

- Однако у тебя романтизм прекрасно сочетается с расчетом. И главное, все удалось.

- Я не стремился к заоблачным высотам, я просто служил. Семье, Кавказу, Катеньке.

Я оставил его, было пора идти на торжественное открытие, где мне предстояло говорить речь. Я, хоть и играл в школьном театре Колобка и старуху Хлестову, публичности не любил. Потели руки, я смущался, говорил витиевато, долго, нудно, стараясь не отодвигать других и желая поскорее уйти со сцены. На месте церемонии я увидел группу владикавказских историков и архитекторов, обнявших меня, как родного, как настоящего потомка этих самых Гроше. Они тут же подарили мне кирпич с клеймом «Гроше и Штейн» и черепицу той же фирмы. Портфель мой отяжелел от семейных ценностей.

Доску открыли, я сказал речь, минуту из нее показали в местном выпуске «Вестей». Потом был банкет с кавказским застольем и песнями, тостами за моего великого пра-пра, который построил прекрасный Владикавказ. Я дал обещание непременно быть у них, они предлагали ехать сразу на машине, но мне удалось уйти. Они оставили мне адреса и телефоны, а я гарантировал непременно появиться в ближайшее время, всем семейством, и остальных родственников доставить в их благословенный город.