Сервиз, подаренный Збышеком, на удивление хорошо добрался в багаже, только одно блюдце раскололось. Дома посуде не нашлось бы места, она совершенно не вписывалась в Маришкин дизайн.

В первый выходной я отправился в Хотьково к брату художнику и Анечке. Калитка дачи была открыта, я прошел на веранду. Анечка сидела за столом, она обрадовалась мне, а еще больше сервизу, который мы вместе распаковали. Она рассматривала каждую чашку, ставила ей блюдце и креманку под варенье, расстроилась, что одной чашке не хватило блюдца. Она переставляла чашки, а блюдца все равно не хватало. Я пообещал привезти точно такое же, просто я забыл его дома. Аня кивнула головой, переставила сахарницу и молочник, ей понравился натюрморт. Я поставил в центре стола пирог.

- Теперь всем хватит, у нас много гостей, а чашек больше. Это хорошо.

Чем я отличался от нее? У меня тоже было много гостей в последнее время, которых видел только я. А может, ей рассказать, она поймет, не удивится, не будет пальцем у виска крутить или глаза стыдливо отводить. Этого нельзя рассказать взрослому человеку, только детям или Анечке, ей все равно, кто когда родился, она живет в своем мире, где все может быть.

Она и сейчас бубнила про гостей: отец вот в магазин ушел, у них сегодня много гостей, и вчера было много. Они в саду, а другой сейчас вернется, он обещал, он хороший, только всегда голодный.

Анечка достала хлеб и ветчину и стала нарезать, ровно и тонко, быстро, как режет машинка в магазине. Мне она дала бутерброд и папку, там были рисунки всех, кого помнил ее отец. Быстрые карандашные наброски, на которых я узнал отца и его младшего брата, давно погибшего в автокатастрофе. Я тогда был с ним на трассе и выжил, а дядька остался в машине со сломанной шеей. Он мог бы что-то рассказать о своем деде, моем прадеде. Но его не было, как и моего отца, а мама не хотела помнить мужа, с которым развелась, когда мне было пять лет, так и говорила: «Я его забыла, и не хочу вспоминать, хотя он прекрасно танцевал и веселил компанию».

Я прислушался, и вдруг понял, что сад только кажется пустым, там явно кто-то был. Там были реальные люди, они ходили по дорожкам, кто-то смеялся, но ветки глушили звук. Я вышел на крыльцо, и столкнулся с Роськой, который тащил ящик с инструментами.

Я ошалел, как он здесь оказался. Роська изумился не меньше, я же пропал, на связь не выхожу, тут он и вспомнил про список, что я ему давал, вот и нашел художника, с такой фамилией это запросто, не такой уж и большой город Хотьково. А здесь такое дело, крыша течет, ну и взялся дядьке с дочкой помочь, перелатать крышу. Железо он еще вчера завез и дранку тоже, но вот гвоздей не хватило, смотался на рынок. Он выхватил из Аниной руки бутерброд, сразу стал жевать.

- Брат твой, - объяснила мне Аня. - То есть мой дядя.

- Сейчас Светка со жратвой подтянется, она на местный рынок пошла, обед соорудит, а этот в лабаз побежал, так, для аппетита дернем. Здорово, что ты приехал.

- К обеду, - спокойно сказала Аня и снова представила меня. - Это мой дядя, он обещал вернуться. Вернулся.

Роська сообщил, что по моему списку всех нашел, Светка у него здорово в компьютерах рубит, а Гроше, я же ему так сказал, все родня. Вот Коля из Челябинска, мировой мужик, железо для крыши подогнал. Мы же родня. А Стасик балабол оказался, только советы дает. И еще он, это, Ростик замялся, он с сестрой единокровной познакомился.

- Знаешь, когда отец нас бросил, мать нудела, что он нас на них променял. Он только алименты передавал, а к нам не приходил. Это я потом узнал, что она его сама не пускала. И все мозг выносила, мол, нам объедки, а там они с жиру бесятся. Я завидовал. А знаешь, как она жирует?! Мужики у нее козлы, она перебивается, как может. Вон ее эти на дачу на лето пустили с детьми, она счастлива. А что? Место есть, мальчишке раздолье и малышу тут хорошо. Девчонка она хорошая.

- Летиция здесь?

- Да, уже вторую неделю. Я ее привез, эти пустили, еще бы, я тут такую стройку развел. Вот Колян лес подгонит, я им беседку сооружу.

Летиция стояла с младенцем на руках под старой яблоней. Сашка собирал в таз яблоки, она что-то говорила ему, я не слышал слов. Аня выкладывала бутерброды на блюдо. Роська, кидая гвозди в ящик, продолжал:

- Отличного пацана родила, почти четыре кило. Я вот свою уговариваю тоже забабахать, пока молодые, род-то продолжать надо. А что? Я сейчас потяну. У меня знаешь, сколько заказов! Это я на выходные вырвался.

Пьяный художник подошел к крыльцу, мы обнялись.

- Аня как радуется, - только и сказал он.

- Она у тебя хорошая, - ответил я.

- Она ангел. Она ждала тебя. Ну что по рюмашке? За встречу, брат. По маленькой?

Он пошел в дом, разливать. Ростик потянулся за ним. А я стоял на дорожке, глядя в сад. Художник и Ростик звали меня к себе на веранду, где они весело хрустели малосольными огурцами. Пахло укропом и хреном, наверное, Светка посолила.

А в саду все не замечали меня. Им было хорошо вместе и сегодня, в мире из уже начавшей увядать листвы, яблок в траве, мадонны с младенцем в солнечных лучах, с блаженной девочкой и пьяным стариком - идеальная картина Брейгеля. Им не нужны были мои рассказы о предках и поучения потомкам, сомнения в верности того, что я делаю, страхи перед новыми знаниями о каждом из тех, кто был до нас. Зачем им это? Вся эта толпа давно умерших людей?

Я все про них знал: про каждое повышение звания, выплаченные наградные деньги и очередной отпуск, и даже месте, где его провели, даты крещения детей, затраты на имение и прочее. Я мог выступать с этим на конференции. Предки являлись ко мне по ночам, морочили голову, говоря о своей великой Польше и не менее великом Петербурге, о сражении под Лейпцигом и калифорнийской золотой лихорадке, о восстании Костюшко и покорении Кавказа. Я знал все, но нужны ли были эти знания современным Гроше. К чему тревожить их солнечный благостный мир, который и так может закончиться в любую минуту. Я был лишним здесь, они объединились без меня, и им было хорошо вместе. Я принадлежал не им, я оставался с теми, кто являлся мне. Я должен был распутать их историю, ответить на их вопросы, чтобы они обрели покой.

Летиция пошла к дому, но Саша отвлек ее, он что-то спросил. Летиция рассмеялась. Ей было хорошо на старой даче старого художника. Сегодня в два часа пополудни она была счастлива и безмятежна. Я ничего не мог предложить ей.

Мне оставалось только уйти, закрыть за собой калитку, сесть в машину и отправиться домой, где меня встретит попреками Маришка, с которой мне жить и поживать, и что-то, чего еще не хватает, наживать. Рассуждать о планах на неделю, когда мы закупаем еду, а когда бытовую химию, когда мне пора приобрести рубашки, а сыну носки, которые непременно нужно отправить в Мюнхен. Значит, нам надо будет добраться до почты, а там вечно очереди, и на это уйдет вся суббота. А в воскресенье мы поедем за кормом для собаки, а потом собачонке понадобится новая миска, старая уже ей надоела, и еще надо заехать в аптеку, появилось чудесное средство от радикулита, и еще нужно купить подарки моему брату, у которого через месяц будет день рождения, но выбирать уже пора. Мне стало тошно.

У калитки я обернулся, взглянув на общий праздник во дворе старой дачи. Они смеялись и шумели, они даже не заметили моего ухода. Папку с документами я оставил на веранде, рядом с чайником, вдруг кто-то заинтересуется, рисунки тоже брать не стал. Вот все и кончилось.

Мне было бесконечно грустно, я чуть ли не плакал. Позвонил Маришке, она строго отчитала меня, что я как всегда где-то болтаюсь. Болтаюсь - верное слово, я опять неприкаянный, я опять ничей, а без них уже невозможно. Я сел за руль, и тут раздался звонок.

Агриппина Платоновна уже вышла из больницы, но еще не оправилась после чудовищного гипертонического криза, а ехать кому-то надо, это просто невозможно пропустить. Никак нельзя манкировать обязанностями перед нашим знатным родом и многовековой историей, а сын ее занят. Я не мог ничего вставить в поток ее громких слов, только понял, что мне срочно, чуть ли не сейчас, придется отправиться в Пятигорск, где нашему великому предку Владимиру Иосифовичу завтра откроют памятную доску - то ли на церкви, то ли на Ермоловских ваннах, пока не решили толком. Но потомки обязаны быть на церемонии, где будут почти все телекомпании, а также известнейшие краеведы и музейные работники, и мы, Гроше, не имеем права пренебречь этим событием. Она бы и сама отправилась, но, увы, здоровье подкачало.

Мне ничего не оставалось, как соврать дома, что у меня срочная командировка, а сейчас я устал, утром мне в аэропорт, билет до Минвод уже куплен. Я не знал, что буду врать потом, главное было - улететь спокойно, без криков про этих родственников, которыми я всех задолбал, наверное, она права, но я все услышу потом, послезавтра.