Издательство ФилЛиН
Е.Шевченко Ю.Грозмани    ГРОШЕВЫЕ РОДСТВЕННИКИ
Площадь Русских кадетов

И я задумал побег и преступление. На их выполнение отмерил себе месяц, составил бизнес-план и график работ. Так просто из жизни не уходят, надо подумать обо всех, чтобы и они меня потом поминали добром, свечки ставили и слова хорошие говорили. Я думал о каждом, вспоминал наши встречи за этот год, речи, сказанные ими, и мои ими услышанные слова, их просьбы и жалобы, советы и пожелания.

Сын, мама, брат, милая глупая Маришка, друзья, партнер, новообретенные родственники, тетя Люся, сестра мамы, ее муж, которого я видел раз пять за двадцать лет, наша мелкая собачонка - все они отошли от меня. Они болтали, смеялись, суетились, толпились, несли веселую чушь, которая ко мне уже не имела отношения, никакого, я даже не прислушивался к их словам. Они просто звенели, как газонокосилка соседа, его я забыл совсем, а ему я тоже должен. Я пытался вспомнить, чего они хотели, но все выходила какая-то ерунда - спиннинг японский, малый бизнес, пока незнамо какой, но деньги нужны, квартира, небольшая, метров сорок, в Мюнхене, электролобзик, билеты в Большой театр, отчет за прошлый год, паштет для собак, корпоратив на Новый год, хорошо бы мультиварку, если не очень дорого, может, котенка возьмем.

А мне хотелось махнуть граммов двести пятьдесят, не меньше, лучше просто водки. Но дорогая позаботилась, чтобы алкоголь был вне зоны досягаемости. За окном глубокая ночь, ближайший магазин закрыт, а будить Маришку не хотелось. Она только прилегла, моя ласточка, щебетать перестала, ничего лишнего не ляпнет сегодня, а к утру и вовсе забудет. Пошел снег, а я так и не скосил траву на зиму, как положено по схеме для этого газона. Теперь он одичает, все придет в запустение, нас осудят соседи, которые еще вчера все скосили, наполнив почти зимний воздух бензиновыми парами.

И еще надо написать всем письма, чтобы они могли иногда их открыть и вспомнить меня, хотя ничего, кроме «вот дурак», не скажут. Надо еще и премию к Новому году в размере месячного оклада всем в офисе выдать, чтобы не крыли меня матом, когда я все задуманное сделаю. Пусть хотя бы сейчас скажут, что я добр. Потом я окажусь последней сволочью, но это уже будет потом, без меня, я уже об этом не узнаю. Я покину их счастливыми и довольными нечаянной премией, на которую они надеются, хотя и не верят в мою щедрость. Пусть обсуждают, почему я вдруг оказался не таким уж и скупердяем.

Что бы я ни делал, сотрудники меня не любили. И даже не потому, что я босс, а они подчиненные, они же любили моего веселого партнера-разгильдяя. Они меня просто не любили, я им не нравился. Они дарили мне дорогие подарки на день рождения, но это были просто дорогие подарки, без душевности. Я выставлял им напитки и закуску, они, изображая веселье, поднимали за меня тосты, а потом шли гулять дальше, в ресторанчик у метро или к кому-то домой без меня. И там начинался настоящий праздник, повод которого они забывали сразу, как оставляли меня. Я их тоже не любил за их натужную дружелюбность и испуганное заискивание, от которого мне становилось неловко. Хотелось всех сразу премировать и простить даже за будущие упущения и нарушения. Этим людям без меня точно будет хорошо, они помянут меня добрым словом в тот день, когда получат неожиданное вознаграждение. Может быть, простят то, что я совершу потом, само собой, проклянут, но это будет совершенно неважно. Я понимал, что то, что мне предстоит сделать ради свободы, преступление, я негодяй, низкий и подлый человек.

- Разве свобода того не стоит? Куда делся Пиотр? - спрашивал я неизвестно кого на обычной прогулке по поселку.

Соседи не пугались, у меня в ушах торчали наушники, и им казалось, что я говорю по телефону. Пиотр не отвечал, и я говорил за него. Конечно, он основатель и хранитель рода. Хотя какой он основатель, если бездетен? Ну да, отдал все младшему брату Викентию. Присматривал за ним, чтобы тот мог населить землю детьми и внуками своими. А видел ли он после своего исчезновения его многочисленное потомство?

- Да что же ты молчишь! Я Викентий Гроше. Я задумал побег и преступление, за которое прощения не будет ни человеческим, ни каким другим судом. Я буду изгнанником, слово-то какое красивое, навсегда. Меня проклянет жена, и забудет сын. Ответь мне.

- Тут связь плохая, сигнал рвется, - с сочувствием сказала тетка, вышедшая на прогулку с кривоногим бульдогом на тонких ножках.

У нее не было возраста, челка закрывала лицо, а черная хламида, в которую она была завернута, не позволяла судить о ее фигуре. Она смотрела на меня пристально. Я не знал, что она успела услышать, стушевался, вспотел. А она засмеялась:

- Вы сериалы пишете?

- Роман.

Я не ерничал, я действительно жил в романе, жанр которого никак не определить. Даже не в романе, а в книжном шкафу, где на одной полке собраны лавстори, приключения, детектив, географический атлас, трактат по истории и даже монография по психиатрии. Я замолчал, не зная, что ответить неожиданной собеседнице. Но она и не ждала моего ответа, ей хотелось поговорить самой.

- А я сериалы. Я вас понимаю, тоже сама с собой разговариваю, за героев. Люди на улице шарахаются. Я в 52 доме живу. Заходите как-нибудь на кофе. Я Алла, - она протянула руку, не сняв перчатки.

Дальше мы пошли вместе. Она болтала без умолку, про проблемы с продюсерами, про низкие ставки, я слушал с сочувствием. Потом она спросила, надо же было проявить соучастие к брату по разуму:

- А роман о чем?

- Исторический. 19 век, криминальный.

Мне хотелось рассказать подробности. Я все еще не готов был совершить преступление. Не знал, стоит ли спасение души того, что осуждает общество. Я метался во сне, не мог сделать последний шаг. Но ведь погубленная душа тоже преступление, как самоубийство. Я хотел с кем-то обсудить свой существующий и пока не написанный роман, который может быть когда-нибудь запишу. Хотя даже сочинения в школе мне давались не очень. Я старался быстро ответить на вопрос темы, не размусоливая и не лепя бессмысленных слов. Эти ненаписанные слова настигли меня сейчас, они преследовали меня, как осы в августе. А у меня даже не было серьезной умной собаки, которой я мог бы все это вывалить, потому слова теснились в моей голове, иногда вырываясь репликами не к месту и не по случаю. Жена поглядывала на меня с настороженностью и испугом. Я шутил про оговорки по Фрейду, пока сходило, но мне отчаянно не хватало собеседника, а они не являлись. Неожиданная богемная Алла станет моим слушателем, не просто же так она мне встретилась сегодня.

В этом немыслимом году мне все перестало казаться случайностью. Все являлось и давалось не просто так, главное было понять, что это то самое, необходимое мне сейчас, не пропустить и не упустить. Но сейчас я не решился на исповедь. Я согласился как-нибудь заглянуть в гости к Алле, чтобы быстро расстаться, не проболтаться, не пуститься в объяснения и признания. Какого черта она вообще ко мне прицепилась?

Два последних дня после принятия решения я всматривался в лица прохожих и лужи под ногами, понимая, что это кадры, которые уйдут со мной, останутся на флэшке моей памяти. Все было важным и неслучайным, значимым и знаковым, если не сказать - знамением. Я еще был жив, но знал, что меня не будет через три недели. Отсчет пошел, краски мира стали ярче, лица тех, кого я не замечал, проявились, я даже придумывал им жизнь и судьбу. Гадал, почему они здесь и что они делают вечером, вдруг играют в старомодное лото. Почему-то мне хотелось, чтобы у них были настольные игры, хотя бы домино.

А потом случилась эта странная встреча и я укрепился в своем решении.

Я всегда заправлялся на этой АЗС по дороге на работу. Знал, что здесь работает негр, этого нельзя не заметить, тем более, что он говорил по-русски и был фишкой нашей заправки. Я привычно с ним поздоровался, он ответил, как всегда. Пора была уезжать, но в этот раз у меня не завелся «Туарег». При последнем посещении автосервиса мне говорили, что аккумулятор сдыхает, а я не удосужился его сменить, и вот случилось то, что должно было случиться.

Два серьезных пацана из «Хаммера», я бы побоялся ехать с ними на ночной электричке, хотя такие в электричках не ездят, помогли мне откатить мою «турку» подальше от колонки. Долго смотрели на аккумулятор, вынесли вердикт - сдох. Они были готовы завести мою машину от своей, но «прикуривателя» не оказалось ни у них, ни у меня. Они погоревали, будто я им был родной, а мне показалось, что я их знаю давно, мы точно виделись на этой же заправке, не раз, только раньше жизнь нас не сводила. Они отошли, горячо о чем-то споря.

Я стал искать в планшете адреса ближайших автосервисов, кто может меня прямо сейчас спасти, и не сразу заметил маленькую женщину с седыми волосами. Она протягивала мне провод и показывала на свой старенький «Фиат» с откинутым капотом и медными «крокодильчиками», пристегнутыми к контактам. Я не понял, о чем она говорит, речь была странной. В ее машине сидела еще более старая женщина, совсем бесплотная с редкими кудряшками на голове. Она вовсе не реагировала на мир, она смотрела куда-то дальше и даже не шевелилась.

- То е моя мама. Она желала видеть Русию. Он тут жил.

Пока я пытался понять, почему она так странно говорит, она подошла к открытому капоту моей «турки», умело прикрепила клеммы к аккумулятору. Вернулась к себе, газанула. Но ее старенький «Фиат» не смог оживить мою машин, как я не давил на кнопку запуска. Она виновато подошла ко мне, будто школьница не сделала уроки и выдумывает про больную бабушку. Только тут я обратил внимание на номера ее машины. Номера были сербские, поэтому ее речь была столь странной, понятной и непонятной одновременно. Я схватил ее за руки, она не испугалась моему порыву, а я горячо понес полную чушь по-русски. Я старался говорить медленно, но не получалось. Я сбивался, чтобы рассказать ей все. Что недавно был в Сербии, в Бела Црква, где похоронен мой двоюродный прадед. Он когда-то, я забыл даты, освобождал Сербию, а потом жил там, где были русские кадеты. Она сжала мою руку и повлекла к своей машине, где сидела ее мама.

- Мой тата, - объясняла она, - я га не видела. Волела га ей.

Я понял, а сербская старуха подтвердила. В 1944 году, когда русские кадеты покидали Сербию под натиском наших войск, спасавших Европу, она провела с любимым семнадцатилетним кадетом ночь, одну - первую и последнюю. Николай не вернулся, как обещал ей тогда, а в 45 она родила девочку. Николай говорил ей о своем имении под Звенигородом, откуда его отца еще подростком увезли в эмиграцию. Сербская девушка ждала Николая Нечаева из имения Нечаево, но в этом году решила, что ей осталось немного, в декабре будет уже 87 лет, а Николай был старше на два года. И они отправились сюда, под Звенигород.

Они не знали, как, наверное, и отец Николая и сам Николай, что их любимое Нечаево, о котором они вспоминали в Сербии, давно, уже восемьдесят лет как затоплено водами Истры, самой замечательной реки, где водятся даже чехонь и осетр, как утверждает сосед. Они два года копили на это напрасное путешествие, даже следов его Нечаева не найти, даже никто не помнит, что оно было на самом деле. А Николай рассказывал любимой, какая там замечательная церковь, в которой они непременно обвенчаются, когда кончится война. Старуха кивала головой, ее дочь все излагает верно, она правильно запомнила, что ей говорили с самого рождения. У дочери тоже нет мужа, есть только взрослый сын, который давно живет в Германии, приезжает, но редко.

Нашу беседу прервал телефонный звонок моего партнера. Он ждал меня, нам предстояли значимые переговоры, он так и сказал, значимые. Я мог бросить машину на заправке, вернуться к ней завтра, но мне отчаянно не хотелось покидать этих значимых старух, одна из которых могла знать Гроше. Даже не знать, а мельком увидеть и даже не запомнить. Но все завертелось быстро. Стас и Влад, так звали пацанов из «Хаммера», приехали с «прикуривателем», который они купили в соседнем магазине. Им удалось завести мою ласточку, но батарейки пора менять, заключили нежданные спасители. Они не взяли деньги, просто сказали: «Братан, батарейки смени».

Я знал, что мы еще пару раз увидимся, чтобы потом расстаться навсегда. А этих двух старух я не увижу никогда. Они вернутся в свой город Нови Сад, где я никогда не буду. Разве, что случайно забреду, их узнаю, и они меня узнают. Пригласят к себе, угостят сливовым пирогом, рецепт которого старше, чем они вместе взятые. Я помахал им рукой, когда завелся мотор, они в ответ тоже. Я пожалел, что не спросил их имен, да и какая разница, имя может оказаться любым, я даже не знал, как меня будут звать завтра.

Может, Иосиф? Или это слишком вызывающе? Достаточно посмотреть на меня, чтобы понять, никакой я не Иосиф, и даже не Иосифович. Для меня и Викентий слишком вычурно. В детстве я лгал малознакомым мальчишкам, что я просто Витя, но обман быстро раскрывался, потому как маменька называла меня полным именем, никак иначе. Ей будто удовольствие доставляло по слогам говорить Викентий. Отец ей внушил, что это родовое имя, оно непременно принесет мне счастье.

Я радовал ее пятерками, тихим и кротким нравом, послушанием и исполнительностью в то время, как мой старший брат имел уже два привода в детскую комнату милиции. Он доставлял хлопоты и огорчения, а я оставался незаметным в его тени, тогда я дулся и обижался на маму. Сейчас я бы так же хотел спрятаться за Венькину дурную славу, но это было невозможно. Брат стал тихим и послушным, будто и не было бурной разгульной жизни. По воскресеньям в храм ходит, поклоны бьет, посты соблюдает, даже десятину, когда добрый, отдает. Потом в запой от тоски впадает, в больничку укладывается под капельницу и вновь выходит почти святым и раскаявшимся. Зарок дает, что больше ни-ни, никогда, до следующего срыва. Я такой же, все же мы братья, но без отвязной молодости с тремя ходками и одним побегом. Однако мы братья, вот и у меня наступил побег, один и навсегда.

[Предыдущая глава] [Следующая глава]