Не люблю я утренние звонки, но этот был особо настойчивым, хотя стрелка часов едва отмерила восемь. Это значит, что-то случилось на работе, кому еще звонить в такое время. Где-то там на стройке опять сперли генератор, или экскаватор, или рабочие ушли в запой, или кому-то по пьяни глаз выбили, или машину разбили. Я, даже не приступив к завтраку, взял трубку, настроение было испорчено ожиданием неприятности. Я был вял и сосредоточен. А там громогласный незнакомый голос:

- Доброе утро, Викентий, я Агриппина Платоновна Гроше. Вы отправили мне письмо о нашем роде, и я звоню вам. Нам есть, о чем поговорить. Жду вас завтра в полдень, на Петроградской стороне, проспект Добролюбова, кафе Евразия, постарайтесь не опоздать, - она говорила безапелляционно, я не мог вставить слова. Я просто должен был там завтра быть, у нее уже не было времени, ее ждал госпиталь, и она хотела завершить свои дела до госпитализации.

Хорошо, что у меня были партнеры в Питере, поэтому сочинить легенду про срочный вызов на объект труда не составило, и поеду я за счет фирмы. Завтра я должен быть у субподрядчика, как мне все это надоело, дорогая, ты бы знала. Она все понимала, я устал, я хочу отпуска, мне показалось, что я вполне убедительно лгу. Но, увы, жизнь есть жизнь, а стройка стройкой. Хорошо, что она меня уже не слышала, она пошла собирать мне чемодан.

Мне никогда не позволяли сложить вещи самому, и, распаковывая чемодан в гостинице, я всегда находил там самые необычные и безумно необходимые мне вещи, значение которых я даже не знал. Приходилось звонить и выяснять, что это мне досталось - суперщетка для одежды, прибор для полоскания зубов, самоочищающиеся щеточки и прочая хрень, которой всегда было в избытке в нашей семье. Маришка любила новинки. В этот раз я уезжал всего на один день, утром меня «Сапсан» доставит в Петербург, он же к полуночи вернет обратно, я верил, что так и получится.

Уже в половине двенадцатого я сидел за столом ресторанчика, где подавали японскую еду. Агриппину Платоновну я узнал сразу, как только она вошла. От нее веяло академичностью, ленинградским духом, возрастом (я знал, что ей под восемьдесят, но предпочитал говорить - за семьдесят), властью, уверенностью. Она как-то лихо передала свой зонт официанту и сразу направилась ко мне, хотя я еще не успел встать. Кивнув мне головой, она выложила на стол что-то, завернутое в вышитую салфетку.

- Сохранила, - гордо кивнула она мне, а я боялся протянуть руки к этому предмету. - Я все сохранила и все нашла. Но главное, что мы нашли друг друга, кому-то же я должна все это передать, - она обвела рукой кафе, и я совсем запутался. Она вела себя, как императрица. Я смутился, протер руки влажной салфеткой, я явно не соответствовал этикету, как и этот кабачок, ее явлению.

- Не люблю пафоса, - произнесла Агриппина Платоновна, ну и имечко, не лучше моего. Она развернула салфетку и достала маленькую печать. Это была печать Гроше, так и было написано - Гроше. И герб нарисован.

- Я хочу отдать ее вам, хотя у меня есть сын, но ему не до моих глупостей. Он только отмахивается и сбегает в очередную командировку, где его ждут то корабли, то морские котики, то еще кто-то. Он абсолютно безбашенный, вот его и носит из гавани в гавань, - достав мундштук, она собиралась закурить, но под строгим взглядом официантки лишь помяла в руках тонкую сигарету, понюхала ее и убрала в тяжелый серебряный портсигар.

- От мужа достался, - пояснила она. - Он Гроше, я лишь жена. Вернее, тридцать лет вдова. Викентий, вы счастливы в браке? - вопрос был неожиданным, я опешил, опустил глаза.

- Да, - ответил я заученными словами. - Я очень люблю свою жену и никогда не оставлю ее.

Она посмотрела на меня как-то хитро, тут же отвела глаза, позвала официанта, заказала суп мисо и роллы. Я тоже стал читать меню, чтобы избежать ее пристального взгляда.

- По рождению я Первухина, я лишь жена и вдова Гроше. Наш род Первухиных когда-то гремел по всей Волге, потом, после революции, дед работал скромным бухгалтером в Астраханском пароходстве. Меня отправили учиться в кораблестроительный, а я сбежала в университет, и даже была зачислена на исторический, - она опять достала сигарету. Она гордилась теми победами, которые давно уже не значили ничего. Она это тоже поняла и перешла к другому повествованию. - Когда я увидела на набережной Шмидта Его, судьба моя была решена окончательно и бесповоротно. Этот высокий летчик в кителе и прекрасно сидящих на его изумительной заднице галифе, вызывал взгляды всех. Я сразу поняла, что он станет моим мужем. Он еще об этом не знал, и тут я сломала каблук. Военный летчик с двумя орденами Красного Знамени, само собой, пришел мне на помощь. Я не смущаю вас своими женскими штучками? - хрипло засмеялась она.

- О нет, я не уводила его из семьи. Он, на удивление, оказался не женат. Когда-то он приехал с Урала учиться в ФЗУ, занимался в ОСОАВИАХИМе, потому в 41-м отправился на фронт, в чине лейтенанта, ему неожиданно присвоили этот чин, так и не успел жениться. Он сбил 6 самолетов, сам был сбит, дотянул до нашей линии фронта, а дальше... - она опять достала папиросу. Я рассчитался, и мы ушли на улицу, пошли к зоопарку, там был сквер, а у меня фляжка с коньяком.

Мы отлично расположились на скамейке, даже проходящие мимо менты не подошли к нам, все было вполне прилично, гранд-дама беседует с интеллигентным мужчиной средних лет. И никто не заметил, как мы прикладываемся к фляжке.

Ее история была незамысловата. Она, конечно же, вышла замуж за майора Гроше, что был на двадцать лет ее старше. Хотя у нее была соперница, и это знание она хотела мне передать, уходя в госпиталь или навсегда. Та стерва, именно так она обозначила несостоявшуюся соперницу, мечтала только о красивой фамилии, ей было плевать на Колю, так звали Николая Владимировича Гроше. Груша отчаянно боролась за сердце летчика и завоевала его. Когда Колю уволили по хрущевской реформе армии, он оказался на улице, не умея ничего, кроме как летать. Совсем потерялся, майор в отставке оказался нужным только ей, Груше. Он заочно закончил Техноложку, вырос до большого начальника ленинградского автотранспорта, но так и не забыл унижения с отставкой. В конце восьмидесятых тихо умер на даче в Стрельне, лишь вздохнул и все. Тогда она поклялась сохранить его славное имя. Как-то она оказалась в Венгрии на конференции и увидела на гербе дворца ту же ворону, что и на фамильной печати Гроше, привезла фотографии. Стала копать, благо есть привычка к работе в архивах.

- Викентий, герб Корвинов один в один с нашей печатью. Может, мы, простите, вы, оттуда родом. Я была в Польше, там тоже обнаружились следы рода, у меня большой архив, который я передала дворянскому собранию. Я не знала, что появитесь вы. Я просто хотела сохранить. Я вдова, это мой долг. Поверьте, легко быть женой, у нее только радости, трудно быть вдовой, у нее только долги.

- Все сохраню, - я совершенно ошалел от всей этой безумной информации. Но печать в руке подтверждала, что я не во сне и не в бреду. А она продолжала свою повесть, которую записать мог только я.

Та, плохая, по ее словам женщина, тут же вышла замуж за троюродного внучатого племянника ее мужа - Виктора, модного художника, стала Гроше по закону. Однако в семье произошла трагедия, она родила больного ребенка и сбежала, оставив девочку на отца. Я уже знал об этом, знал, о ком идет речь, только я не слышал об этой родственнице не по крови. Женщина оказалась стойкой, пошла по комсомольской линии, потом по партийной, потом в облсовет, потом вышла замуж еще за кого-то и вновь родила, детям от нового брака дала красивую фамилию Гроше. Недавно она, та самая негодяйка, была у Груши, так позволила себя называть Агриппина Гроше, пыталась получить у нее родовые документы.

- Я, старая дура, - вновь закурила она, - отдала ей планы семейных захоронений в Лавре и какие были документы, - она схватила меня за руку, почти царапала ногтями. - Викентий, я прошу - не дайте ей продать могилы. Я знаю, зачем ей эта недвижимость. Я прошу вас, дайте слово, что вы с этим справитесь. Я вижу, что справитесь, отдаю вам печать, спасите наш род, ваш род, - вновь поправилась она.

Я церемонно поцеловал ей руку, обещая сегодня же отправиться в Лавру, чтобы увидеть могилы предков. Я проводил ее до дома и был потрясен, что она живет в убогой рассыпающейся хрущевке на втором этаже обосанного подъезда. Я даже не спросил, почему она здесь живет, я просто изумленно посмотрел на нее.

- Вы хотите спросить, почему мой муж, занимая такой пост, оставил мне эту развалюху?

Я не хотел ее оскорбить, обидеть, я просто не понимал. Она ответила:

- Нет, нет, я не меняла квартир после его ухода. Это наш дом. Просто Николай Владимирович был честный человек, дворянин и коммунист, то есть безупречный и неподкупный человек, как Иосиф.

- Сталин? - я был уже нетрезв.

- Ну что вы, голубчик, - потрепала она меня по руке. - Наш Иосиф Викентьевич Гроше. Он кристально честный человек. Подумайте, с 46-го года он был единственным бухгалтером по построению Исаакия, его граф Воронцов из своего имения в Пскове вывез, зная его рвение и честность, даже в своем доме на Большой Морской поселил с семьей. А как только Иосиф смог, то снял квартиру в Глухом переулке, это весьма более чем скромно, это совсем аскетично.

- Он строил собор? - я не знал, почему у меня уже кружится голова, но чтобы прекратить это, отхлебнул из фляжки.

- О! Это отдельная история. Он даже был награжден за рвение и честную службу, кажется, Анной второй степени и каким-то скромным Владимиром. Если вас смущает подъезд, мы можем поговорить во дворе. Извините, в дом не приглашаю, у меня не убрано, - мы присели на раздолбанную лавочку у подъезда. - Иосиф выяснил многое про хищения, прежнего главу общины уволили без права занимать должности.

- А его дом здесь где?

- Его? Ну что вы! Разве честно можно заработать на дом в Петербурге? Он вернулся в свой Гдов Псковской губернии, с десятью детьми на руках. Пенсия статского советника позволяла кое-как существовать, вторая жена, принявшая сирот, оказалась женщиной доброй и хозяйственной. Это Руадзе построил два огромных дома на Большой Морской и на Невском.

- Руадзе? - я рылся в памяти, но не мог вспомнить, кем он нам приходится.

- Да, да... Руадзе. Он занимался финансами построения собора до Иосифа Викентьевича, пока государь не увидел его шикарный дом, записанный на жену, само собой. Этот Руадзе был чистый шельмец, тот еще прохвост, - сказала так, будто знала его лично. Я огляделся вокруг - мимо нас прошествовал господин в сюртуке и бакенбардах, как из книжки. Я в ужасе взглянул на нее, кажется, она поняла мое смятение, похлопала меня по руке.

- У нас тут рядом зоопарк - это странное место, всегда привлекает самых забавных персонажей. Вы любите зоопарк, Викентий?

- Да, - я любил все, что происходило сейчас, даже дождь, что начал моросить.

У меня было еще много дел в городе, в котором весной так поздно заходит солнце.